.
Меню
Главная
Археология
Этнология
Филология
Культура
Музыка
История
   Скифы
   Сарматы
   Аланы
Обычаи и традиции
Прочее

Дополнительно
Регистрация
Добавить новость
Непрочитанное
Статистика
Обратная связь
О проекте
Друзья сайта

Вход


Счетчики
Rambler's Top100
Реклама


Бимболат Ватаев в роли короля Лира
Ж.Х. Плиева

Бимболат Ватаев в роли короля ЛираПрошло ровно 30 лет с тех пор, как на осетинской сцене был поставлен тот самый спектакль «Король Лир», главную роль в котором играл знаменитый Владимир Тхапсаев. И вот, спустя три десятка лет, театр вновь обращается к этой шекспировской трагедии, заглавную роль в которой исполняет уже другой осетинский актер - Бимболат Ватаев...

Тогда е 1958 году Бибо (так по- домашнему зовут его в народе и стар, и мал) юношей с мечтой о сцене наблюдал за игрой великого осетинского трагика из кулис, а сегодня сам вышел на эти же подмостки, в этой же самой роли, будучи уже известен в нашей стране как талантливый артист советского многонационального кинематографа. Отнюдь не для того, чтобы просто восполнить многолетнее отсутствие на сцене осетинского трагика. В этой роли он вышел для того, чтобы через посредство своего талантливого искусства показать и приумножить непреходящее значение тех исполнительских традиций Тхапсаева, которые были заложены им в сценическом постижении творений великого Шекспира.

Тхапсаев сыграл всего три шекспировские роли, но его следует считать основоположником шекспировских традиций в осетинском театре. Своим высоким талантом он проложил путь к плодотворному знакомству национального осетинского зрителя с творчеством английского драматурга. Все то, что связывало Тхапсаева как художника с его народом, имело отражение в шекспировских образах, созданных им. И национальный осетинский зритель долгое время воспринимал самого Шекспира таким, какими создал шекспировские образы Тхапсаев. Они интерпретировались им по-разному.

Отелло, король Лир, Макбет - три разные трагические судьбы, три истории, не похожие одна на другую. Три трагических конца... Но было между ними и то, что сближало их и роднило: они были созданы одним и тем, же исполнителем, искусство которого несло в себе определенную конкретную тему - утверждение высоконравственных, светлых человеческих начал. К этому идеалу осетинский актер стремился всегда.

Он получил свое богатое воплощение в образе Отелло, созданном им, и далее нашел продолжение в короле Лире и Макбете.

Отелло - это доминанта искусства Тхапсаева. В нем воплотилась тхапсаевская тема, тхапсаевский идеал.

Шекспировские герои, созданные Тхапсаевым, были лишены отвратительного начала, но они постигали его, сталкиваясь с ним в окружающей их жизни. Они не несли в себе зло, они сталкивались со злом извне.

Все три тхапсаевских героя были масштабны, монументальны и сильны своим высоконравственным, человеческим началом. Они звучали как критерии самого прекрасного, что может заключать и вбирать в себя человек. Своим высоким искусством Тхапсаев смог утвердить в этих ролях право на существование этого прекрасного.

Поэтизация нравственного начала - вот суть тхапсаевского направления, в котором были созданы его шекспировские герои. Каждый образ был доведен им до степени прекрасного. До понятия, что все лучшее, что содержит в себе его шекспировский герой, достойно подражания. Если воспользоваться формулировкой Энгельса, правильным будет вывод, что в шекспировских постановках осетинского театра тех, уже далеких лет доминировало «шиллеровское начало, нежели шекспировское»... В этом заключалась особенность тхапсаевского воплощения и прочтения шекспировских образов.

В «шиллеровском стиле» исполнения был создан и его король Лир. Спектакль по этой трагедии был поставлен в конце 50-х годов. В основу образа короля Лира был положен актером мотив доверчивого, доброго, благородного отца, несправедливо и жестоко обманутого неблагодарными, коварными дочерьми. Этот мотив и обеспечивал собой всю последующую трагическую развязку образа. Он звучал как мотив трагический.

Концепция трагедии доверчивого отца с благородной, доброй душой, обманутого коварными дочерьми, реализованная Тхапсаевым, не была нова. В те годы она имела место на сценах многих театров нашей страны. Считаясь концепцией расхожей, она уже тогда не позволила тхапсаевскому Лиру обрести необходимую новизну звучания. Не следовало, бы, конечно, обвинять в этом только актера, который уже тогда пользовался популярностью лучшего исполнителя роли Отелло. Причина заключалась в самом режиссерском видении и сценическом прочтении этой шекспировской трагедии в целом.

Прежде, чем приступить к созданию спектакля, режиссер Е. Маркова сообщала о том, что эта трагедия «должна будет явиться серьезным испытанием на зрелость актерского и режиссерского мастерства театра». Поэтому основной упор она пыталась сделать на яркую тхапсаевскую индивидуальность. Зная определенные особенности актера, его богатый психофизический аппарат, его тонкую интуицию, его природный талант актера искусства переживания, Е. Г. Маркова не просто воспользовалась всеми достоинствами творческой природы Тхапсаева, а намеренно подвергла богатую актерскую индивидуальность режиссерской «эксплуатации». В результате, образ короля Лира получился традиционным, хрестоматийным, как справедливо оценили его тогда многие известные критики и шекспироведы.

Тхапсаевский Лир обладал открытой душой, воспринимал все искренне, но нисколько не задумывался над тем, - неужели это не правильно, неужели правы люди. Его не охватывало недоумение, как все это могло произойти. Он не занимался решением основного вопроса, как ему быть, как ему существовать. Он всего лишь предавался страданиям отца, незаслуженно оскорбленного, несправедливо обманутого... И Тхапсаев своим высоким искусством сценического переживания доносил эти чувства на высоком эмоциональном накале. Он показывал в этой роли свое блестящее мастерство актера- трагика, но не поднимал свой образ до необходимой высоты тех философских обобщений, без которых Шекспир не воспринимается как Шекспир.

Лир Тхапсаева вошел в историю осетинской Шекспирианы как шиллеризованный Лир, потому что и актером, и режиссером был решен традиционно.

Более четверти века прошло с тех пор, как был поставлен этот спектакль с участием Тхапсаева. За это время многое произошло в осетинском сценическом искусстве. Подверглись законному и естественному преломлению его художественные традиции. Они вобрали в себя новые особенности, новые приметы, которые были продиктованы не только движением и содержанием времени, но и теми качественными изменениями и обновлениями, которые происходили в актерском и режиссерском искусстве вообще.
Не нова мысль о том, что во все времена классика оставалась для театрального искусства тем пробным камнем, с помощью которого определялась высота его художественной значимости, профессионализма, мировозеренческо-интеллектуальной зрелости. Этот вывод не утрачивает своей силы и сегодня.

Случилось так, что среди авторов мирового классического наследия самым строгим и верным «экзаменатором» для искусства осетинского театра на протяжении долгих лет был Шекспир. Таким он продолжает оставаться и сегодня. Среди мировых классиков нельзя назвать второго как Шекспир, произведения которого воплощены на осетинской сцене в большом количестве. За более чем полувековую жизнь театр создал десять шекспировских спектаклей. Новая постановка «Король Лир» - его одиннадцатая встреча с творчеством английского драматурга.

Каждый из шекспировских спектаклей знаменовал собой на осетинской сцене определенный этап в творческом развитии театра, определял уровень его профессионального мастерства, выявлял традиции и особенности его сценического искусства, открывал зрителю новые актерские индивидуальности. Новая шекспировская постановка не расходится с этим заключением. Она предоставляет собой возможность поговорить о серьезных проблемах, связанных с нынешним состоянием актерского и режиссерского мастерства осетинского театра, степени его профессиональной зрелости в сценическом освоении произведений мирового классического наследия? в контексте с теми успехами и творческими достижениями, которыми ознаменовано сегодня сценическое искусство многих национальных театров нашей страны.

Работа над созданием образа короля Лира была сопряжена для Ватаева с решением длинного ряда разных задач: творческих, этических, художественных, человеческих, гражданских, личностных... Некоторые из них пугали актера, висели над ним, как дамоклов меч, и держали в долгом эмоциональном напряжении тяжестью своего незримого груза, давили на его психику... Решение же других задач доставляло актеру радость, будоражило его творческую фантазию, подводило к оригинальным мыслям и смелым художественным поискам...

Когда Тхапсаев еще был жив и находился в расцвете творческих сил, он настойчиво пророчил Ватаеву успешные встречи с Шекспиром. Много и много раз он принародно говорил о том, что Ватаев - единственный актер, который может и должен играть после него заглавные шекспировские роли. И даже проявил инициативу, и приложил усердие в том, чтобы передать ему роль Отелло. По замыслу Тхапсаева передача роли должна была произойти как торжественно - церемониальный акт: первое действие спектакля он должен был сыграть сам, а затем принародно вручить роль Ватаеву, чтобы тот повел уже второй акт спектакля и остался бы вместо него главным участником его... Увы, этому событию не суждено было случиться! В те годы, известные сегодня как застойные, на театре было так, что всякая творческая фантазия и добрые, оригинальные задумки осетинских актеров не находили творческой и административной поддержки у тех людей, от которых зависела реализация их. Трудно объяснить сегодня, что это было за явление: внутритеатральный бюрократизм ли, общая леность или административный деспотизм... Скорее всего - проявление злой воли, которая была в практике у режиссеров театра. Той самой злой воли, которая десятилетиями господствовала на театре, и преподносилась как свойство, обязательное для режиссерской профессии. Вот почему на протяжении десятилетий некоторым из режиссеров удавалось жить вне критики и упреков. Воля, нередко проявляющаяся в их практике как воля злая, никогда не подвергалась профессиональному анализу. Она пропагандировалась и культивировалась на театре как качество, необходимое, для режиссера...

Пути развития национальной осетинской режиссуры - это проблема, которая нуждается в специальном рассмотрении. Пока же следует констатировать тот факт, что именно по причине этой злой режиссерской воли Ватаев так и не сыграл ни одну из тех шекспировских ролей, сыграть которые он был обязан. Право на это ему дала природа, наделив его тем, что называется талантом и творческой индивидуальностью. Вот почему не без горечи следует сказать и о том, что ни при жизни Тхапсаева, ни после его смерти Ватаев так и не встретился с Шекспиром на осетинской сцене, если не считать спектакль «Гамлет», в котором он сыграл роль Клавдия и который был поставлен в расчете на молодого тогда артиста А. Дзиваева в заглавной роли. Более того, вот уже как тридцать лет Ватаев работает в театре и кино. И в течение этого времени ему не пришлось услышать ни от одного из осетинских режиссеров о том, что кто-то из них собирается взять для него в репертуар то или другое произведение из мировой классики. Поступи они так - не совершили бы никакого криминала. Ибо в каждом театре есть такие актеры, творческая индивидуальность которых требует к себе именно такого подхода. К ним и относится Ватаев. Если заглянуть в его репертуарный лист, - всего две классические роли: Клавдий в «Гамлете» В. Шекспира и Лука в спектакле «На дне» М. Горького. И это за три десятилетия, прожитых им в театре! Разве факт не парадоксальный?.. Разве он не должен вызывать чувства горькой досады за Ватаева как за актера, который по чьей-то злой прихоти так и не встретился со своим классическим материалом. Столкнись он в свое время с режиссерской добротой и режиссерским талантом, испытай он на себе истинную творческую заботу и внимание, разве нельзя было бы говорить сегодня о его безусловном актерском таланте не только в национальных осетинских, но и в классических постановках. Увы! Сегодня остается лишь констатировать более чем грустный факт, что яркая актерская индивидуальность Ватаева, со свойственными для нее заразительностью, глубоким эмоциональным нутром, с прекрасно освоенной им школой вахтанговского театра и тем богатым художественным опытом, который он получил в многолетней работе в кино у разных известных в нашей стране кинорежиссеров, осталась использованной не в полную меру осетинскими режиссерами. Прояви они своевременную заботу о нем, сколько интересных имен мировых классиков могло бы войти с его участием в репертуарную историю осетинского театра! Сколько праздников могло бы состояться. Но, увы!.. Остается лишь сожалеть о том, чего не случилось.

В каждом театре можно найти подобные примеры, когда яркие актерские индивидуальности, оказавшись в условиях режиссерской блокады, должны были быть обречены на медленное творческое угасание, нервные расстройства, душевные страдания... О таких режиссерах разговор должен быть особый. Что же касается Ватаева, трудно сказать, состоялась бы у него когда-либо сценическая встреча с классикой, в частности с Шекспиром, если бы молодой режиссер А. Дзиваев не взял бы «Короля Лир» - а для дипломной работы после завершения стажировки в Московском театре имени Ленинского комсомола у М. Захарова. Встреча с одной из любимых шекспировских ролей увенчалась для Ватаева огромным сценическим успехом.

Три премьерных спектакля «Король Лир» с его участием, показанных подряд, прошли на сплошных аншлагах. Чтобы премьера инонациональной, переводной классической постановки проходила бы в переполненном зрителями зале, - явление для осетинского театра редкое. Обычно его зал бывает переполнен на тех спектаклях, которые ставятся, но пьесам осетинских авторов. Что же касается данного случая, то осетинский зритель «шел на Ватаева», чтобы выразить радость за своего давнего кумира. Зная, как многострадален и долог был путь актера к этой творческой победе, осетинские зрители три вечера подряд оделяли своего любимца теплотой и сердечной искренностью...

Первое появление Лира задумано режиссером так, что он выходит на сцену не из кулис, а прямо из зрительного зала. Медленно идя по его центральному проходу, Лир - Ватаев вступает на помост, который и выводит его прямо на сцену. Знатокам театрального искусства известен этот прием - «дорога цветов» - берущий свое начало в истоках старинного японского театра. Осетинский театр не раз использовал его в своих спектаклях. Но лишь в данном случае он получил свое верное назначение.

Гаснет свет в зале. Прожекторы мощно высвечивают на сцене все атрибуты, призванные создать собой величие «тронной» атмосферы. Молочно-белый подиум, уходящий ступеньками в высь, служит основанием для кроваво-красного королевского кресла. Разбегающиеся от него золотые блики сливаются с обилием золота огромнейшей короны, подвешенной к колосникам. Приспущенная над креслом, словно гигантский абажур, она звучит как мощный символ извечной борьбы за власть.

Раздаются звуки нежной средневековой «паванны». С обеих сторон сцены в танцевальном шествии появляются дамы и рыцари. Собираясь в клин у рампы, они приветствуют друг друга в ритуальных поклонах и, соединившись в пары, торжественно уходят в глубь, чтобы «описать» почетный круг. Раздаются звуки фанфар. В зрительном зале вспыхивает свет - по центральному проходу его в одеянии короля идет Ватаев... Ступая на помост под громкий шквал зрительских аплодисментов, он медленно идет по нему, не торопясь вступает на сцену, чтобы прожить небезызвестный трагический путь своего героя... Белый атласный плащ, дополненный синевой и позолотой, спадает с плеч тяжелыми фалдами и придает его величавой фигуре грозную царственность... На ходу приветствуя зрителей, он сосредоточенно продолжает свой путь на сцену под их бурные аплодисменты и ликование, рождаемое от сознания того, что вновь видят своего кумира в его родном доме...

Высокий, осанистый, с аккуратно стриженной седой бородой, окольцовывающей его скуластое, моложавое и красивое лицо, с белыми кудрями волос, спускающимися на плечи, Бибо Ватаев во всех ролях выглядит личностью значительной, презентабельной... Природа все же щедро наградила Ватаева: яркая, величавая, былиннообразная внешность, мужская красота, тонкая художественная интуиция, насмешливо-аналитический ум, заразительное человеческое обаяние... Этими свойствами подпитывается та притягательная сила, которая действует на зрителя магически. Ею бывают исполнены все его роли. Ею пронизан и король Лир в его создании.

Не спеша, поднимаясь по белым ступеням подиума, Лир - Ватаев с прежней неторопливостью усаживается в кресло и с высоты оглядывает всех людей, застывших у подножья трона... Царственно-красивый, величаво-властный, недоступно-торжественный - таким он начинает сцену раздела королевства.

Тхапсаевский Лир тоже делил свое королевство церемониально. Его поступок трактовался так: благородный старец - отец, решивший на склоне лет поделить королевство между тремя дочерьми. Ватаев же вкладывает в эту сцену другой мотив, разговор о котором необходим.

Берясь за создание образа короля Лира, тот или другой актер в обязательном порядке должен ответить на вопрос: почему Лир совершает раздел своего государства?.. Что толкает его на этот поступок?.. Вопрос отнюдь не риторический. Ответив на него, каждый исполнитель сможет определить и всю последующую трагическую развязку в этой роли. Определение причинного мотива, лежащего в основе этой акции, позволит каждому исполнителю сделать узел между началом лировой трагедии и ее финальным завершением. Этот узел необходим. И вот почему.

Если обратиться к истории за примерами о жизни монархов, то все они говорят о следующем: правители, мало-мальски отличавшиеся умом, как правило, стремились к собиранию земель, к централизации своих государств. Расширяя их границы, они тем самым укрепляли свою монархическую власть, стабилизировали государственную силу. Король Лир же нарушает это условие: делит свое государство на три части. Тем самым он децентрализует свое государство, выпускает из своих рук монархическую власть. Как надо расценивать этот поступок?.. Как безумие?.. Аномалию?.. Эксперимент?.. Чудачество?.. Но ведь Лир, как это видно из произведения, предстает человеком с философским складом ума. Ему свойственны неординарность мышления и широта эрудиции. Разве такому Лиру позволительно совершать поступок, который противостоит государственному поведению современных ему правителей?.. Так что же все-таки диктовало Лиром, когда он принялся за раздел своего королевства? Что же толкнуло его на этот шаг?... Ведь не сделай Лир этого шага, оказавшегося для него роковым, он не познал бы тех трагедий, которые пришлось ему пережить. Так что же все- таки лежит в основе его поступка?... Право дать ответы на все эти вопросы Шекспир предоставляет тем, кто берется за создание его сложнейшего образа.

Об этой акции Лира, имеющей серьезное значение для толкования его характера, говорил еще И. Добролюбов. Он был первый, кто обратил внимание на то, что если не будет опричинен этот поступок, образ Лира не обретет цельности и завершенности в прочтении. Предложив свое понимание этого поступка в известной статье, Н. Добролюбов мотивирует его так: Лир отказывается от власти, «полный гордого сознания, что он сам, сам по себе велик, а не по власти, которую держит в своих руках». «В Лире действительно сильная натура, - продолжает свою мысль Добролюбов, - и общее раболепство перед ним только развивает ее односторонним образом - не на великие дела любви и общей пользы, а единственно на удовлетворение собственных, личных прихотей. Это совершенно понятно в человеке, который привык считать себя источником всякой радости и горя, началом и концом всякой жизни в его царстве. Тут, при внешнем просторе действий, при легкости исполнения всех желаний, не в чем высказываться его душевной силе. Но вот его самообожание выходит из всяких пределов здравого смысла: он переносит прямо на свою личность весь тот блеск, все то уважение, которым пользовался за свой сан, он решается сбросить с себя власть. Это безумное убеждение заставляет его отдать свое царство дочерям и чрез то, из своего варварски-бессмысленного положения, перейти в простое звание обыкновенного человека и испытать все горести, соединенные с человеческой жизнью». Мысль Добролюбова сводится к тому, что Лир живет непомерно высокой оценкой своей личности, доходящей до самообожания. Уверовав в свое величие короля, он проникается убеждением, что велик и как человек. В этом и заключается, по мнению Добролюбова, завязка всей последующей трагедии героя.

Рядом с Добролюбовым были и такие критики, которые усматривали в поступке Лира глупый каприз, прихоть, нелепость короля-владыки, короля-самодержца.

Возвращаясь к разговору о трактовке Тхапсаева, следует сказать, что она вбирала в себя только один момент из добролюбовского определения - наличие в короле Лире величия. Но такого, которое не имело ничего общего с понятием о величии державном. Величие Тхапсаевского Лира - в свойственном для него величавом благородстве. Сцену раздела королевства он проводил как ритуально-величественный акт. Его торжественно церемониальное поведение отца, величаво и любовно одаривающего своих дочерей, придавало всей сцене монументальность и эпичность. Взятый как исходный, этот мотив и обеспечивал собой трагическое развитие образа. Цепь последовавших за этой акцией трагедий - это глубочайшие душевные потрясения благородного отца, несправедливо оскорбленного злыми и коварными дочерьми.

Определение актерами отправных моментов для трагической завязки образа короля Лира не исключает и создания ими оригинальной версии его внутренне-напряженной жизни. Но она должна обладать достаточно прочной мотивировкой и не противоречить трагизму тех обстоятельств, которые предлагаются Шекспиром как результат определенных социально-исторических условий. Создать свою мотивированную версию - значит, поведать о своем понимании образа короля Лира, установить необходимые параллели между шекспировским материалом и «болевыми точками» времени. У каждого времени они свои. Поговорить о них через посредство шекспировского материала - значит, обеспечить создаваемый образ необходимой новизной прочтения, открыть Шекспира с такой стороны, с которой он еще не известен зрителю. Принять такое условие - значит, пойти по пути, по которому идут истинно-большие художники. Бибо Ватаев пошел по этому пути.

Изучив научно-исследовательскую литературу, существующую вокруг творчества Шекспира и, в частности, его трагедии «Король Лир», осетинский актер долго размышлял над теоретическими рассуждениями ученых. Особый интерес у него вызвало исследование Н. Добролюбова. Мучительно долго он размышлял над причинным мотивом, толкнувшим Лира на раздел королевства и отказ от власти. В ходе застольной работы Ватаев рассуждал: «...что Лир умен и даже очень умен - бесспорно. Можно сказать, что он - эрудит, философ для своего времени, наделен завидной способностью интересно и толково размышлять о времени, о людях, о природе... Лир проницателен, ироничен, насмешлив... Тогда как же могло случиться, что такой умный человек, находясь в окружении здравомыслящего шута и благородного Кента, почитающий римских богов, любящий природу и все то, что с нею связано на земле, вдруг задумывает совершить поступок, мягко сказать, безумный: дробить государство на части... Ведь не мог же Лир не знать того, что правящие с ним в одно время правители, напротив, собирали земли в единую мощную державу. Заниматься же Лиру обратным - значит, опровергнуть утверждение о наличии в нем интеллекта и философско-насмешливого ума...».

Анализируя так, Ватаев пришел к мысли, что вряд ли сможет согласиться с утверждением Добролюбова о том, что Лир - владыка, настолько уверовавший в незыблемость своего королевского величия, что сняв с себя корону, полагал сохранить это величие за собой и далее. Искушать собственное величие ценой королевской короны Лиру, по мнению Ватаева, никак не позволительно: уж слишком ум его неординарен. Что же касается лировского самообожания и его влюбленности в собственное величие, выделенное Добролюбовым, то и это утверждение вызвало у Ватаева сопротивление. Вывод, к которому он подошел, заключался в следующем.

Если в образе короля Лира показывать владыку, который уверовал в незыблемость собственного величия, размышлял Ватаев, то вряд ли такое решение вызовет интерес у сегодняшних зрителей. Ведь из средств массовой информации, печати, публицистической литературы, сообщающей все новые и новые трагические страницы истории, связанной с периодом культа личности, они узнают о таких злодеяниях, которые по силе своей жестокости, зверства, трагичности превосходят кровавые поступки шекспировских героев. Вызовет ли интерес у зрителей образ самоуверовавшегося правителя Лира, продолжал рассуждать Ватаев, если о трагизме власти, сконцентрированной в руках самодовольной, свирепой личности, они много знают из истории кровавой эпохи сталинизма и периода тотального принуждения... Вопросов в процессе анализа вставало перед Ватаевым много. Один серьезнее другого. Отвечая на них самому себе, он, наконец-то подошел к окончательному решению: Лир умен. Ум его неординарен. Неординарность в том, что он способен на проявление уникального великодушия. Быть великодушным - свойство, могущее принадлежать только той личности, которая обладает добрым умом. Так им было принято решение показывать в короле Лире великодушную личность, трагически расплатившуюся за свою доброту и высокую духовность.

Тема утверждения в человеке человеческого начала, сопряженного с самоотверженной борьбой со Злом, - является ведущей в творчестве Ватаева. Он стал исповедовать ее как только-только взошел на сценические подмостки. И с той поры несет ее в своем искусстве страстно, вдохновенно, возвышению, наполняя - сугубо своим ватаевсмим призывом-предостережением, которое можно сформулировать так: душу человека ранить нельзя; когда душа ранена, человек страдает и оказывается не способным для жизни; душа человека должна быть табуизирована от всяческих надругательств.

В шекспировском материале Ватаев увидел богатейшую возможность воплотить свою главную тему. Началом ее он и сделал сцену раздела королевства, подчинив ее следующему мотиву: он «разрешил» своему Лиру не однажды оказаться очевидцем бурных распрей и непристойных конфликтов, происходимых между мужьями его дочерей из-за земель. Трезво оценив сложившуюся обстановку, он и приходит однажды к решению совершить эту акцию, дабы своевременно предотвратить беду, которая в противном случае неизбежна. И он принимается за раздел королевства как за вариант, выражаясь современным языком, наиболее оптимальный.

Восседая на троне, Лир - Ватаев ведет диалоги с каждой из трех дочерей. В его оценках, реакции, с которой он воспринимает каждую из них, улавливается тот человек, который как бы раз и навсегда согласился с тем, что в мире правят расчет и прагматизм. Усвоив это как истину, как неизбежность, он словно бы наказал себе воспринимать все как существующую реальность, но отнюдь не вызывающую у него никаких симпатий. Это понятно из той ироничности и насмешливости, с которыми он проводит церемонию передачи власти дочерям.

Чуть поддавшись корпусом вперед, уперевшись локтями в колени широко расставленных ног, - в такой позе Лир - Ватаев обращается к каждому из герцогов. Многозначительно помахивая указательным пальцем, он тем самым как бы дает знать каждому из них, что, где, его глаза видели то, чему отныне с его стороны не будет пощады. И резко поднявшись с кресла, он с налетевшим на него негодованием рвет на части матерчатую географическую карту, швыряя каждую из них своим зятьям. Те в один миг оказываются у подножья его трона и подбирают «лоскуты» под внимательным и суровым его взглядом.

В спектакле, поставленном Е. Марковой, акт раздела королевства завершался следующим образом. Когда младшая дочь Корделия отказывалась от своей доли, Лир - Тхапсаев приходил в глубокое потрясение: любимица переступала через нормы этикета, запрещавшего младшим вступать в пререкания со старшими. Такое прочтение сцены имело прямой переклик со строгим и нравственно-этическими нормами, которыми характеризовался еще быт и поведение осетин 50-х годов. Гнев тхапсаевского Лира был понятен каждому осетину: дочь переступила нравственный закон. Перечить старшим - проявить неслыханное ослушание.

Реакция ватаевского Лира объясняется другим мотивом. Словам Корделии он поначалу не придает серьезного значения и воспринимает их с улыбкой, как очередную безобидную шалость. Но далее, когда в ответах дочери он начинает подмечать не только ее наивность и несмышленость, но и упрямство, он заметно распаляется и вскоре выходит из эмоционального равновесия. Его гнев вызван ее сопротивлением, как ему кажется, к тому, чтобы понять: мир не совершенен. В нем не прожить без того, что только вот получили ее старшие сестры. Нельзя быть такой наивной и несмышленой. И здесь не место учить тому, как надо жить в этой жизни. Старшие дочери не стали же расточать время на бессмысленные рассуждения. Он-то уж знает, что дает. Мир не совершенен. Оба герцога сполна доказали это... И гнев его переходит в ярость. Жертвой этого состояния его оказывается Кент, так не, кстати, для себя вклинившийся в разговор.

Мощный, эмоционально-горячий срыв Ватаевского Лира - это задетые в нем самые благие чувства к дочери, проявляющей, по его мнению, нетерпимый инфантилизм и упрямство. И потому ей приходится получить от него сполна: он уходит с герцогом Бургундским, всем своим грозным видом говоря, дескать, живи теперь, как знаешь. Придет время, во всех бедах, которые непременно произойдут с тобой, будешь винить только себя. В его отречении от дочери - и гневная ярость, и отчаянное сожаление, и душевная боль одновременно.

Н. Добролюбов в своей статье, оговоренной выше, неоднократно подмечает, что король Лир не только обладает величием, но и влюблен в собственное величие. Оно наличествует в ватаевском Лире, но с другим содержанием. Оно освещается свойственным для него великодушием человека, умеющего анализировать и принимать трезвые решения.

Раздел королевства ватаевский Лир производит с такой готовностью, которая способна отличать людей, обладающих трезвым умом и здравомыслием, особой способностью принимать мужественные решения, умением, как говорят в народе, наступать на горло собственной песне. В его отказе от королевских полномочий нет и тени того самолюбования собственным величием, о котором говорит Н. Добролюбов. Величие ватаевского Лира - в его трезвом уме и великодушии. И произведенный им раздел королевства есть ничто иное, как его нравственная акция, свершаемая им на основах здравого ума и великодушия. Зная о тех непристойных распрях и междоусобицах, которые происходят между герцогами Корнуэльским и Альбанским, он сам, независимо ни от кого, приходит к решению разделить между ними свое королевство, дабы сохранить мир и всеобщее благоденствие. Он таким образом проявляет акт трезвого великодушия. Оно озвучивает его как личность неординарную, величаво-значительную и является завязкой для всех последующих его трагедий. Первая из них начинается в сцене встречи с Гонерильей.

Со свистом и улюлюканьем один за одним влетают на сцену молодые рыцари. На лету подхватывая табуретки, лихо подбрасываемые друг другу, они в один миг приставляют их к длинному столу, готовясь к веселью. Следом за ними появляется Лир - Ватаев. На нем охотничий костюм, на лбу вместо короны белая повязка, в руке длинный хлыст. Исполненный прекрасного расположения духа, он то и дело рассекает им воздух, «подхлестывая» своих молодцев к желанному застолью. В широте его жестов, в походке, отмеченной некоторой «пружинистостью»,- удаль и сила бывалого воина, за плечами которого лихие переделки, ратные дела, рыцарские подвиги. Добродушно - насмешливое подтрунивание над рыцарями, отвечающими ему тем же, и не сходящая с лица улыбка выдают в нем жизнерадостного эпикурейца, готового вновь и вновь познавать все радости человеческого бытия.

Лишенный прежней царственной строгости, исполненный благодушия и доброй насмешливости, с той свободой в руках, говорящей о его умении лихо владеть оружием и конем, - таков Лир - Ватаев после снятия с себя королевской власти. Таким он предстает и перед Гонерильей.

В его просьбе о приюте нет и тени чванливой требовательности от того отца, который, предоставив дочери государственную автономию, вправе был бы претендовать на ее внимание. Он обращается к ней как тот жизнелюб, у которого еще свежи впечатления о познанных им радостях, полученных от встреч с природой и людьми. Именно в это состояние его и вонзает свое «жало» спесивая Гонерилья (арт. Р. Цирихова)...

Лир - Ватаев пробует подобрать необходимые для ответа слова, не сводя с нее недоуменного взгляда. Беспомощно разводя руки в сторону, растерянный, он продолжает наблюдать за дочерью, звереющей, что называется, прямо на глазах... То и дело, переводя свой растерянный взгляд с дочери затем на молодых рыцарей, застывших в недоумении, он вдруг пронзается мыслью о том, что посрамлен, притом незаслуженно, и предается стихии бурных эмоциональных чувств. Раздираемый ими, он уносится прочь, но вскоре возвращается, словно для того, чтобы убедиться: женщина ли была перед ним или чудовище... Не помня себя, Лир - Ватаев хватает дочь за шею и пытается задушить, не желая соглашаться с тем, чтобы женщина изменяла бы тому, что предназначено ей природой...

Те же чувства буйной ярости овладевают им и в сцене встречи со второй дочерью Реганой (арт. Т. Кабанова). Сорвав с нее мантию, он швыряет ее в лицо герцогу, чтобы предать позору коварство и лицемерие обоих...

О том, что его человеческое достоинство и право на свободу попраны окончательно, Лир - Ватаев осознает тогда, когда обе дочери отказывают ему в приюте с его людьми. Снести такое свыше его человеческих и духовных сил: ему, бывалому отважному воину, не запятнавшему ни рыцарской", ни королевской чести, принять такое - смерти подобно. Жить без свободы, вне своего привычного мира - равносильно лишению жизни. Мысль о безысходности сверлит мозг. Душу разрывают боль и отчаяние. Пробуя притулиться куда-нибудь, только бы не видеть больше СВОИХ дочерей, он бросается то в одну, то в другую сторону, обстреливаемый их надменным, ненавистным взглядом. Как затравленный зверь, мечется между ними Лир - Ватаев, все уверенней оказываясь в плену собственной беспомощности. Силы иссякают, он начинает заметно слабеть и в поисках опоры оказывается у левого портала сцены. Прижавшись лбом к стене, он прямо-таки пытается вдавиться в нее, только бы уйти от самого себя... Все глухо к нему. Поверженный неумной пронзительной болью, он разворачивается лицом к зрителю, продолжая упираться руками в стену. «Я все вам дал!.. Все передал на ваше усмотрение... За что?.. За что такое?.. Почему вы все так ненасытны?..» - стенает он с глубоким страданием... Отчаянно - скорбный, он звучит как трагический укор тому бездушию и безнравственности, которые сразили его. Облаченный в длинное белое платье, приплюснутый к стене, словно для распятия, он позволяет сравнить себя с прикованным пророком.

Образно и эмоционально решая эту сцену, Ватаев закладывает в ней начало свойственной его искусству темы; личность и общество. Она вбирает в себя мысль о следующем: личность, не умеющая творить зло, не умеет его и проживать, отвечать на безнравственность, безнравственностью же - дело противоестественное, античеловеческое, антигуманное... И Ватаев доказывает это. Его Лир отдает себя трагическим страданиям и отчаянию. А это означает - оказавшись в безысходности, он продвигается к своему трагическому концу. Ибо постоянно пребывать в трагическом отчаянии человек не может: он слабеет и лишается рассудка.

Царственно-белоснежный, исполиноподобный, но со скорбной печалью в глазах стоит у самого края сцены Лир - Ватаев и всматривается в зал как в ту, навсегда оставшуюся позади, бездонную даль, из которой нет возврата его светлым надеждам и нравственным идеалам. Он стоит долго, ожидая услышать из этой дали ну хотя бы малейший отзвук сострадания на свою боль, которая прожигает ему мозг и душу...

Немота пространства действует устрашающе. Лишаясь сил, он опускается на колени. Беспомощный в этой позе до жалости, он роднится с тем скорбным страдальцем, который, опустившись перед алтарем, отчаянно просит покаяние... Но за что? Ведь все, что имел, отдал людям, а взамен получил зло и насилие... Плечи начинают подергиваться сильнее, чаще. Комок вырывается из горла... Он начинает плакать... Прямо навзрыд... Не сможет он принять позора: покориться злой воле. Не снести ему такого надругательства... Желая, было, встать с колен, Лир - Ватаев неожиданно «ойкнул», как-то скривился и вновь опустился в изнеможении... Как бы ограждая себя от ударов, он начал прикрывать голову своими большими ладонями, подчинившись скорбному, тихому, беззвучному плачу... Выглядывая из-под локтя левой руки, он подзывает к себе шута-мальчонку, жалуется ему на свою боль в голове и тем же плачущим голосом просит о помощи... Продолжая усиленно прикрывать голову ладонями, Лир - Ватаев, сопровождаемый шутом, уходит вглубь сцены, покачиваясь из стороны в сторону. От прежнего величаво-светящегося, державно-царственного Лира не осталось и следа. Сгорбившийся от боли, загнанный, незащищенный, жалкий - все говорит в нем за то, что ему не вернуть былого облика. Контраст между прежним и настоящим Лиром силен. Он вызывает в зрителе искренние чувства скорби.

В исполнительской манере Ватаева есть одна особенность, о которой говорят в театре много и причем по-разному - о его так называемой плаксивости. Среди его коллег есть много таких, которые не без упреков утверждают: «...Бибо слишком много плачет на сцене,..» ...«излишне эмоционален». В качестве оправдания они приводят утверждение о том, что «мужчине-осетину не к лицу плакать на сцене», что это противоречит национальному психическому складу, что издавна в характере осетинских мужчин, предпочтение отдавалось мужеству, сдержанности, суровости. Подобные заявления Ватаеву приходится слышать часто и не всегда из доброго к нему отношения. Когда-то кем-то всуе сказанное, утверждение о «плаксивости» и «излишней эмоциональности» натуры Ватаева нередко «наклеивается» на его сценические работы как отрицательная этикетка. Это вызывает в нем всякий раз глубокую обиду, и он справедливо возмущается: «...Ну, а каким же тогда должен быть современный актер? Если нутро актера лишено эмоциональности, значит, он не способен работать душой и сердцем. Значит, он плохой актер. Зачем же в таком случае он поднимается на сцену?..» И не получив ответа на свое возмущение, не без горечи продолжает: «Ни в каком другом, только в осетинском театре можно слышать такое, чтобы актера ругали за эмоциональность! Разве актера можно ругать за его эмоциональность?!...»

Как же все-таки следует расценивать «плаксивую» особенность в актере Ватаеве? Должна ли она иметь место в его исполнительской манере? Каким должно быть к ней отношение? Не только самого актера, но и тех, с кем он работает на сцене, и тех, кто восторгается его игрой, находясь в зрительном зале.

Огромному кругу людей Ватаев известен в основном как человек добрый, общительный, открытый. Он отзывчив на чужое горе и радость, обожает друзей, не рачителен в том, что именуется денежным и материальным богатством. К жизни относится так: ничто человеческое не должно быть чуждым. Среди многих особенностей его психологического склада наиболее приметными являются вспыльчивость, ранимость, впечатлительность. Его эмоциональность отличается, поэтому легкой возбудимостью Ему не долго взорваться, когда на это есть причины, но с такой, же легкостью и отходчив: он беззлобен. Нередко эта отходчивость воспринимается как его малодушие.

Что же касается работы - он легок как партнер, опять же добр, коммуникабелен, но всегда требователен, суров и подчас даже капризен... Все оттого, что со студенческих лег не изменяет своего благоговейного отношения к профессии актера. В работе над ролью Ватаев не легок. Он не из тех актеров, которые безоговорочно и безропотно принимают предлагаемую режиссером раскладку роли, пьесы, постановочного решения спектакля. Его процесс работы над ролью - это всегда серьезный и глубокий анализ драматургического материала пьесы и роли, затяжные, не простые творческие споры с режиссерами. Наряду с умением анализировать остро, интересно, другие главные «инструменты» его в работе - фантазия и нервы. Фантазия его подвижна, бесконечна, нервы горячи. Поэтому в период репетиционной работы он может восприниматься человеком неровным: прихотливым, требовательным, нервным, щепетильным, гневным, обидчивым, радужным, одухотворенным. Таков он и в своей повседневной человеческой жизни.

Говоря об эмоциональной подвижности натуры Ватаева, не лишним будет вспомнить и о том, что он всегда играл и играет в основном главные роли. Это, как правило, роли драматические и трагические. Каждая из них пропускалась и пропускается через его психофизический аппарат, со свойственными для него контрастными эмоциональными перепадами. Материал этих ролей всегда требовал от него такую природу драматических чувств, которые пришлось пережить ему в личной, далеко нелегкой и не простой жизни. Он отдавал и отдает материалу роли все, чем владеет как человек и как художник, всякий раз пропуская его через все струны своей эмоциональной и впечатлительной души. Поэтому, когда те или другие, но наиболее напряженные и драматичные сцены в ролях напоминают ему его личностные события и ситуации, те или другие факты из его человеческой жизни, они никогда не обходятся без его эмоциональной взволнованности, без его искренних слез.

В роли Лира все драматические места и сцены наполняются его огромным душевным и нервным напряжением. В них он пытается сказать о ранимости человеческой души. О недозволенности посягать на человеческое достоинство. Ибо с надломленным достоинством и омраченной верой человек жить не может: он предается таким мукам, которые делают его душу больной. С раненной же душой - не жилец на свете человек. Он страдалец и мученик, ибо лишен духовных способностей к жизни. Душа человеческая есть такая субстанция, на которую посягать нельзя. На нее должно быть наложено табу от всяческих надругательств.

Содержание этой темы нравственно-философского толка вобрало в себя живой смысл нравственных заповедей самого Ватаева. Он сложил их для себя из своей далеко не простой и не легкой, но интересной жизни. Согласно им, он старается подходить к окружающим его людям, друзьям, коллегам. На них он сформировал и главную тему своего искусства. Этой теме Ватаев подчинил и все трагические сцены своего Лира.

Не торопясь, с таинственным спокойствием вращается сценический круг. Он является основанием степного приплюснутого холма. По мере его вращения Лир - Ватаев, идущий по нему с плачем и стенаниями, то скрывается, а то появляется вновь, олицетворяя собой личность, которая ищет выхода, оказавшись как бы в лабиринте страшного мироздания. Световые стрелы, периодически появляющиеся на мрачном, сером заднике, походят на разрывы молнии. Громовые удары сменяются пронзительным воем ветра. Все призывается к тому, чтобы создать на сцене зловещую обстановку.

Со вздетыми на верх руками, облаченный в белый хитон, Лир - Ватаев бредет по этому вращающемуся кругу, походя на пророка, заблудившегося во вздыбившемся мире. Плач его громок, стенания надрывны... Он появляется периодически из глубины как из горизонта, исчезает и появляется вновь, вынося с собой потоки новых и новых стенаний, словно пытается пробудить ими небесные силы и призвать их на помощь...

«Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки!... Ты, гром, в лепешку сплюсни выпуклость вселенной и впрах развей прообразы вещей и семена людей неблагодарных!» - плачет он в отчаянии под громовые удары и световые разрывы молнии... «Дуй, ветер... Дуй, пока не лопнут щеки!.. - сильнее прежне
го выхлестывает он в безответное пространство всю горечь своей больной души... Но вселенная глуха к нему. Беспомощен утешить его и шут-мальчонка, скорбно бредущий за ним и, кажется, сделавшийся еще меньше от его отчаянных страданий.

Охваченный болью, с головы до пят, кружит он пружинистой походкой по холмообразному пандусу, припадая все больше на внешние края стоп, да так, словно земная твердь раскалена под его ногами... Боль неуемна. Она бросает его из стороны в сторону, сжимает грудь, пронзает мозг и без того уже воспаленный...

Так и не найдя выхода из «круга отчаяния», по которому он кружил, Лир - Ватаев неожиданно оказывается на авансцене, у того самого левого портала, к которому несколько ранее был «пригвожден» ненавистным взглядом своих дочерей. Он начинает биться лбом в стену, но уже так, словно хочет прошибить ее всей тяжестью своего отчаяния, разрывающего ему душу... Почему на земле существует зло? Почему человек безнравственен? Почему нет рядом Корделии?...- На каждое «почему», вырывающееся из его груди сильным воплем, он бьется лбом о стену, пытаясь получить ответ... Удары становятся реже. Он заметно слабеет и предается слезам. Они повествуют о том, как велико горе человека, все отдавшего миру, людям, а в ответ получившего злую неблагодарность, унижение, позор... Не способный творить зло, он не может и пережить его. И потому воспринимает все как глубочайшую трагедию, которой отдает свои духовные силы и энергию ума.

Две эти напоминающие друг друга мизансцены актер подчиняет кольцевой замкнутости. Каждая из них в отдельности вбирает в себя свою метафору.

В первой мизансцене ватаевский Лир «пригвождался» к стене той злой силой, которая была подпитана жестокой безнравственностью людей. Он походил на распятого пророка. Вторая мизансцена тоже вбирала в себя обвинительную интонацию: на глазах у тех же самых людей Лир - Ватаев бился, что называется, головой в стену, поверженный их же безнравственностью. Он уподоблялся великомученику.

И в первом, и во втором случаях ватаевский Лир, являющий собой высоконравственную личность, как бы оказывался перед судом у безнравственных людей, повинных же в его трагедии. Так начинала водворяться актером мысль об извечном трагическом противостоянии личности и общества.

Все сцены, в которых Лир преподносится Шекспиром безумным, в воплощении Ватаева предстают как периоды активных презрений и исповедальных откровений его горя. Это как бы его монологи, подпитанные огромным внутренним напряжением.

Актер далек от того, чтобы решать эти сцены как аномалии в психическом поведении своего героя. Он подчиняет их задаче: безумие Лира трактовать как его сугубо глубинные душевные страдания. На это подтолкнул Ватаева его же вывод о следующем: если Лир способен на безмерность страданий, значит, он глубок как человек, следовательно, он личность и потому велик. Поэтому безумие ватаевского Лира - только кажущееся. За ним отчетливо проявляется тот человек, который мучительно тяжело переносит душеные раны. Боль в нем неуемна. Она дает знать о себе в приступах надрывного отчаяния. Эти приступы провоцируются его обостренными воспоминаниями о безнравственных дочерях. Чем далее, тем эти воспоминания проживаются им сильнее и драматичнее. Так выстраивается актером линия внутренней жизни героя.

Всем этим сценам актер с щедростью отдает свое богатое подвижное эмоциональное нутро. Его Лир предстает внутренне взъерошенным, гневным, а то уходит в самого себя и, уставившись в одну точку, погружается ,в свои мысли. А то вдруг спохватывается, словно прохваченный током, и начинает говорить оживленно, громче, чем надо, больше, чем требуется... Под приливом новых сил он начинает энергично ходить по сцене, ища кого-то, и как бы между делом вступает в общение с находящимися тут же Глостером, шутом, Кентом и Эдгаром...

Буйно-гневный и сурово-замкнутый, а то загадочно - тихий и умилительно-жалкий, нервно-взъерошенный и беспомощно - слабый, а то вновь величаво-мужественный и сияюще-светлый... - таков Лир - Ватаев во всех сценах так называемого безумия.

В большое философское откровение обращается в ватаевском Лире его вывод о том, что безнравственность обладает злой силой, разрушающей в человеке все человеческое. Никогда до этого не произносивший слово человек, он отныне пристально всматривается в Эдгара, в этого сильного, атлетически сложенного юношу, едва прикрытого жалкими лохмотьями. Между ним и собой он усматривает много общего. Его мысль переводится так: если этот добрый и умный юноша вынужден, подобно ему, скитаться по степи бездомным бродягой, следовательно, он пострадал за свою доброту, значит, он тоже жертва злой воли. Значит, он - человек... Лир - Ватаев всматривается в лицо юноши с еще большей пытливостью, как бы пробуя прочесть в нем, что ожидает того... Не жить юноше среди людей, потому что он человек. Быть ему бездомным бродягой... Сознание того, что судьбой этого юноши распорядилась опять же злая воля, провоцирует в нем очередной приступ отчаяния. Он выходит на помост, по которому взошел на сцену в начале спектакля, и оказавшись среди зрителей, с глубоким внутренним волнением говорит свой монолог о бездомных горемыках. Он поверяет зрителям о том, что удалось постичь ему в жизни и что осталось за пределами его познаний, что удалось уже найти ему и что остается для него не доступным. Монолог звучит как его отчаянная исповедь о том, с чем отныне он должен связать свои представления о человеческой нравственности, но которой, увы, нет рядом. Он звучит скорбно, со слезной грустью. В его щемящей душу исповедальности - его ностальгическое чувство о том, чего ему никогда уже не встретить в окружающей его жизни - о доброте, без которой не возможно жить... Таков один из моментов его, так называемого безумия.

По мере того, как ватаевский Лир размышляет над понятием о человеке, в нем происходит осмысление и природы Зла. Это видно из тех его отчаянно-драматических переживаний, которые рождаются в нем всякий раз при воспоминаниях о дочерях, ой как не схожих с теми нравственными представлениями о человеке, которые уже сложились в его сознании. Примечательно, что каждая из дочерей предстает в его воображении в том, обезображивающем ее виде, с которым она в свое время наносила ему душевный удар, отказывая в приюте. И как бы воспереживая заново, он начинает вдруг испытывать неуемное желание вынести им свой приговор и приступает к организации суда. Но отнюдь не как король и отец, а как человек, сполна познавший, чего стоит злая сила безнравственности.

Мнящиеся ему Гонерилья и Регана появляются перед его взором как бы из зрительного зала. Лир - Ватаев делает к ним шаг навстречу, но тут, же останавливается. Он пытается сделать второй - не получается: чья-то рука словно бы перерезала ему путь веревкой. Начинает все с самого начала, но замирает с выставленной вперед ногой. Пробует еще раз двинуться с места и вдруг начинает раскачиваться из стороны в сторону: вперед - назад, вперед - назад, подобно маятнику. С каждым новым толчком вперед в голосе его прибавляется сила, он звучит резко, требовательно... Вперед - назад, вперед - назад - в этой маятникообразной раскачке он набирает ту самую энергию для гнева, с которой и обрушивается на дочерей, поочередно предстающих в его воспаленном воображении. С каждым очередным толчком он выбрасывает на них новый поток гнева. Весь его разъяренный облик и внутреннее состояние говорят за то, что он охвачен народившейся страстью вершить праведный суд над злом.

Большой, сильный, мужественный, по-прежнему позволяющий сравнить себя с исполином, Лир - Ватаев искренне отдается своему занятию. Чем усерднее он это делает, чем активнее ведет свой эмоциональный поединок с воображаемыми дочерьми, тем сильнее он вызывает к себе чувство жалости. Он звучит трагикомично: все, что он делает с такой неутомимостью и усердием - ведь зряшно, тщетно.

Вскоре силы покидают его. Он начинает заметно слабеть и стихает, погружаясь в немое отчаяние. Утихомирившийся, но изможденный, с трагической печалью в глазах, Лир - Ватаев молча смотрит на окружающих его бездомных людей. Ему нечего сказать им: он все заметнее уходит вглубь себя... С какой-то умилительной трогательностью он сворачивается в калачик посреди сцены и, подложив руку под голову, засыпает, всхлипывая... Он всхлипывает тяжко, горестно, протяжно под уныло-печальные взгляды шута, Кента, Глостера и Тома, полукольцом собравшихся около него. Его всхлипы походят на детские судороги, которые остаются у ребенка, наревевшегося в ожиданиях матери... Зловеще покачивается наверху корона, разнося по сцене при каждом своем движении золотые, но устрашающие блики. Продолжая пребывать в забвении под этим грозным символом власти, Лир - Ватаев издает все те же судорожные тяжелые всхлипы, которые исходят от него, словно больные стоны самой земли. Сцена звучит образно, метафорично, навевая мысль о трагической безысходности личности, вступившей в единоборство с безнравственным миром...

Сполна навоевавшийся с воображаемыми врагами, расточавший на них свои духовные силы и воспаленный разум, Лир Ватаева одиноко лежит в безмолвном пространство. Зряшно вступивший в трагически-курьезный диалог с ними, он лежит поверженный их же злыми призраками... У его изголовья стоит шут-мальчик и долго не спускает с него печальных глаз. Даря ему чувство жалости и сострадания, шут-мальчик поначалу ждет его пробуждения, затем неторопливо снимает со своей головы шутовской ободок с бубенчиком, осторожно кладет на его плечо и, не сводя с него печально-скорбного взгляда, медленно, как-то извинительно отступает назад. Он уходит, чтобы никогда уже не возвратиться, оставляя Лира как бы вместо себя. Продолжая пребывать в больном забвении после своего трагикомического суда над безнравственностью, в котором в качестве победного венца заполучил шутовской ободок, Лир - Ватаев отныне должен стать шутом. Но каким? Гаснет свет как бы для того, чтобы оставить зрителя наедине с этими размышлениями.

В первом акте Ватаев делит роль на две части. Воинственно-царственный, величаво-державный, исполненный великодушия, - таков его Лир в начале спектакля. Во второй же части первого акта - это уже такой Лир, сердце и душа которого всецело отданы во власть глубоких страданий. Это уже душевно-истерзанный, внутренне-неустойчивый, мятежно-страдающий Лир, трагически осмысляющий философию человеческого бытия в так называемом состоянии безумия.

Что же касается второй половины спектакля, то в ней Ватаев делит роль опять же на две части, каждая из которых заслуживает особого разговора. Выход Лира на сцену вновь решается режиссером так, что он появляется не из кулис, а из сердцевины зрительного зала.

После неудавшейся попытки броситься в пропасть оплакивает свое отцовское горе старый и слепой Глостер. С трогательной заботливостью опекает его сын Эдгар, вынужденный оставаться около него инкогнито. Два несчастных, бездомных человека - отец и сын, выброшенных в жестокий мир и разлученных друг с другом злой волей злых людей. Сцена звучит предельно скорбно. В ней живет тема человеческого одиночества и жестокости. Трагическое звучание ее усиливается с появлением Лира - Ватаева. Он выходит из глубины зрительного зала, на ходу играя в камушки и разговаривая сам с собой. Подбрасывая камушки вверх, он лихо ловит их на лету и, по-детски радуясь своему занятию, направляется по «японской дороге» к сцене.

Одетый в грубое мешковинное рубище серого цвета, подол которого словно бы подпален злым языком огня, с небрежно свитым цветочным веночком на седогривой голове, Лир - Ватаев движется легко, свободно, озорно... От него исходят удаль, сила, внутренняя раскованность человека, словно бы выросшего в степных просторах... Лихо, играя в камушки, он разговаривает при этом сам с собой и неподдельно радуется своему занятию как большой ребенок. Расплывающийся в широкой, доброй, светлой улыбке, придающей ему обаяние и заразительность, колоритный, былиннообразный, всерьез увлеченный «забавой» в камушки, он безошибочно походит на большое дитя природы.

Вышедший словно из глубин земли, Лир - Ватаев независимо, энергично, важно прогуливается вдоль рампы, придерживая при этом подол своего рубища так, как будто в нем находится груда камней. Всматриваясь в зал, он запускает руку в подол рубища и выбрасывает в его сторону свои воображаемые, условные камушки, но делает это так, как может делать только истинный пахарь, щедро разбрасывая семена по полю. В широком размахе его рук - удаль и сила, на лице - очаровательно добрая улыбка. В уверенной поступи больших шагов - душевная незамутненность и независимость. Так он дарует в зал «зерна» своей доброты и духовности. Значительный в том, что он делает, Лир - Ватаев воспринимается олицетворением могучего сеятеля доброты, словно бы призванного творить это дело по велению самой природы. От него исходит ощущение хозяина земли, оделенного даром чувствовать ее дыхание, воспринимать ее биение. Словно срощенный с ее дыханием, он периодически подвергается эмоциональным приливам, как если бы получал от нее живительную силу. Удалая размашистость его добрых рук, умиротворенность блаженных чувств, подпитываемых внутренней приподнятостью, - все выдает в нем натуру широкую, незамутненную, значительную и в то же самое время драматическую: его состояние постоянно спорит с его внешним видом. Живущие в нем добрые и высокие эмоции вступают в серьезный разлад со всем его внешним видом. Он выглядит дисгармоничным и звучит трагикомически.

Бедняга Том и слепой Глостер не выпускают его из внимания, вслушиваются в каждое его слово. Обоих охватывает оцепенение, когда он, продолжая находиться в этом состоянии отрешенной умиротворенности, с сердечной участливостью погружается в их печальные повествования. Он одаривает их той душевной теплотой, с которой еще недавно щедро выбрасывал из своего подола мнимые камушки. Все такой же сильный, величавый, в чем-то даже подающий легкий намек на возможность возвратить былую «королевскую» дееспособность, Лир - Ватаев при всем этом звучит трагически: став жертвой безнравственности и бездушия, он же вновь распахивает людям свою добрую душу.

Несколько ранее Лир Ватаева еще не подавал никаких надежд на то, что сможет вызволяться из состояния того тяжелого душевного мрака, в котором находился. Он много и глубоко страдал. Хватаясь за голову, воздевая руки наверх, он взывал к богам за помощью в слезном отчаянии. Продолжая находиться в том же самом состоянии так называемого безумия, он отныне качественно предстает иным. Это уже такой Лир, который заметно подвергается приливом внутренних сил и одновременно с этим не освобождаются от своего прежнего груза - мрачной отстраненности. Это свойство в нем показательно.

Свой философский разговор с двумя бездомными горемыками Лир - Ватаев ведет так, словно их вовсе нет рядом. Мысленно пропуская перед собой какие-то картины жизни, он говорит с ними оттуда, издалека, из мира, в который погрузился. Пусть не будет воспринято смешным такое сравнение, но его манера разговора ничем не отличается от детской. Обычно в такой манере разговаривает большинство детей: вовлеченные в свои бесшумные игры на ковре, они умеют болтать что-то себе под нос, отвечать на вопросы, реагировать на всевозможные звуки, не отрываясь от своих игровых занятий. Ватаевский Лир реагирует на все непринужденно, свободно, но с появившимся в его манере уже новым качеством - иронической насмешливостью. Презентабельный, эмоционально-активный, сильный, отданный во власть своим «забавам» с камушками и философским разговорам о том, чем занят его отстрадавший ум, чувствующий себя в лохмотьях и с веночком на седогривой голове непринужденно, легко, свободно, он, конечно же, выглядит курьезным, причудливым, не теряющим при всем этом своего сходства с могучим дитем природы.

Насмешливо-ироничный, слегка внутренне-приподнятый и потому кажущийся беззаботным, этот Лир Ватаева вступает в разительный контраст с тем, которым он был прежде: скорбно-страдавшим, трагически-мрачным... Тогда, облаченный в длинное белое королевское платье, он сердечно предавался глубокому душевному отчаянию. Когда же контур именно такого Лира, нет-нет да и проявляется в Лире уже насмешливо-причудливом - закладывается суть того, что следует называть свойством, характеризующим природу его безумия. В нем постоянно происходит смена одного психологического состояния другим: если он внутренне взбодрен, то выглядит приподнято-насмешливым, когда же впадает в отчаяние, предстает трагически скорбным... Сменяя друг друга, эти полярные эмоциональные наплывы говорят об усложненном решении Ватаевым внутренней жизни своего героя. Актер искусно сочетает одно с другим, подчиняя все, если так можно выразиться, принципу «действия волны». Подобно тому, как сильная волна, налетая на берег, откатывается назад, чтобы взять разбег и объявиться с новой мощью, так в разговорах о зле, царящем в мире, о человеке, свидетельств налетам контрастно-эмоциональных состояний и чувств. Они возникают всякий раз в нем при воспоминаниях о дочерях, в разговорах о зле, царящем в мире, в человеке, свидетельствуя тем самым, как реанимируется его память. Она как бы выталкивает его из скорлупы душевного мрака и тогда, словно разбуженный после затяжной спячки, он предстает внутренне-взбодренным, слегка взъерошенным и преисполняется страстью вершить правосудие. Желание наказать зло по законам справедливости, растет в нем все сильнее, активнее. И тогда, подвергаемый приливам духовной энергии, он, хотя и робко, но нет-нет да и напомнит себя прежнего, которым был когда-то: мобильным, приподнятым, величавым... Видя его перед собой в лохмотьях, взгромоздившим на себя боль пережитых душевных трагедий и при этом нисколько не утратившим своего внутреннего благородства, - зритель вправе подпустить в свое сознание мысль о следующем: не окажись ватаевский Лир жертвой злой воли коварных дочерей, он смог бы состояться как облагороженный король. За это говорит то, что в этих сценах безумия, он обретает такие черты, которые приближают его к неординарной личности. В нем как бы воссоздается призрак того самого короля Лира, которому не суждено было реализоваться. И тот факт, что и в этом своем внутреннем человеческом обличье он вынужден вновь оказаться за порогом жизни, которой достоин-то как никто другой, обеспечивает собой новый смысл его трагического звучания.

История советского многонационального театра имеет немалое количество примеров, которые могут рассказать об интересном создании образа короля Лира большими мастерами сцены. Среди них найдется много таких, которые свой успех должны разделить с добролюбовской концепцией. Заимствуя ее, создатели шекспировского образа раскрывали его в такой развернутости: от короля-самодержца к королю-человеку; от короля, уверовавшего в собственное величие, к королю, обретающему величие человека через пройденный им трагический путь познания жизни. Следуя определению великого русского критика, они, таким образом, талантливо показывали в своем герое процесс становления человеческого характера.

Что же касается Ватаева, то он не встал в ряд последователей этой концепции, ставшей можно сказать, канонической. Он разработал свое толкование шекспировского образа и сделал многое для того, чтобы талантливо воплотить его на сцене. Серьезным творческим подспорьем в этом стали для него не только богатые данные его художественной индивидуальности, но и такой фактор, о котором следует поговорить особо.

Выше уже говорилось о том, что природа щедро наградила Ватаева: яркая, величавая, былинно-образная внешность, богатый, подвижный психофизический аппарат, тонкая художественная интуиция, насмешливо-аналитический ум, заразительное человеческое обаяние... Все это позволило ему смолоду сложиться актером ярко-выраженного героико-романтичского направления.

Признаки этого художественного дарования были подмечены в нем и разработаны далее его педагогом Ю. П. Любимовым, у которого он учился на актерском факультете в Театральном Училище им. Б. В. Щукина (BУ3). Ю. П. Любимову весьма импонировали в мотором тогда юноше Ватаеве звонкое романтическое начало, темперамент, заразительная одухотворенность, изящество в пластике... Эти примечательные особенности послужили основанием тому, что в дипломном спектакле «Добрый человек из Сезуана Б. Брехта Ватаеву была поручена одна из главных ролей - роль летчика Янга Суна.

Примечательные особенности, свойственные Ватаеву в его молодые годы, и предопределили собой далее в его искусстве героическую тему. С нею у него была связана вся последующая после учебы творческая жизнь на сцене осетинского театра и в кинематографе.

Герои Ватаева в ранний период его творчества - это мужественные бунтари, отчаянные борцы за народные интересы. Они совершали героический подвиг во имя светлых идеалов народа. Таким образом, определялась героическая интонация в его искусстве. Типичные выразители этой героической темы - Данко (на сиене) и Хасан-арбакеш (в кино).

По мере того, как мужал Ватаев-человек, мужало, углублялось и само содержание его главной темы. С новым его звучанием связан тот период, когда актер, отдав свое внимание в одно время кинематографу, созвал в нем целую серию величаво-исторических, монументально-эпических, обобщенно-поэтических образов. Герои Ватаева этого периода - в основном народные повстанцы, просветители, полководцы, которые заложенное в них начало борца сочетают с разумом и высоким интеллектом. Типичные выразители этой темы - Чермен («Чермен» Г. Плиева), Борахан («Отверженный ангел» Ш. Джикаева) в театре и Рустам - в кинофильме «Сказание о Рустаме».

За последние годы его фильмография, равно как и сценический репертуар, пополнились персонажами иного тематического содержания, которые вобрали в себя уже человеческие негативы. Успешное переключение на полярную плоскость выявило в нем новые творческие возможности: наглядное тяготение его к углубленно-психологическому прочтению характера в создаваемом образе, к раскрытию в нем социальной правды без отказа от прежней манеры укрупненного, масштабного решения. Драматическая насыщенность обеспечивалась наличием в этих героях психологически сложного, внутренне противоречивого характера и темы, связанной уже с нравственными исканиями. Типичный выразитель новой группы героев - курбаши Садыгджан в телевизионном сериале «Огненные дороги».

Серьезным художественным завоеванием в искусстве Ватаева последних лет стало появление в нем новой темы. Она связана с созданием им нового типа героя, начавшего активно вбирать в себя черты облагороженной мудрости, характеризоваться зримой устремленностью к усиленным поискам гармонии в мире, в жизни, в человеке. Эту так называемую тему человеческой личности с философско-нравственными исканиями Ватаев начал открывать в работах, которые были созданы им за пределами осетинского театра: Едигей - в спектакле «И дольше века длится день» по Ч. Айтматову на сцене Северо-Осетинского Республиканского Русского драматического театра, Рустам - в двухсерийной киноленте «Рустам и Сухраб» и «Сказание о Рустаме», кузнец Махмуд - в кинофильме «Год дракона».

Свойственная искусству Ватаева героическая тема в последние годы закономерно подверглась модификации. Естественным толчком к этому послужила сама жизнь с ее меняющимися законами и свойствами. Она наложила свой отпечаток на Ватаева, его творческую индивидуальность, его искусство...

Жизненная умудренность, духовная зрелость, обретенная возрастная облагороженность, гражданская определенность, высокий профессионализм, завоеванный в богатом многолетнем творческом опыте, не смогли затушевать прежних примечательных особенностей его творческой индивидуальности, напротив - сделали ее еще более интересной и оригинальной. Все взятое вместе позволило его героической теме зазвучать по-новому. Сегодня ее можно определить как тему, связанную уже с философско-нравственными исканиями. Если ранее герой Ватаева совершал героический подвиг и тем самым озвучивался как образец, достойный нравственного подражания, то отныне - это уже личность, которая борется за свое человеческое начало и человеческое достоинство. Это уже такая личность, которая занимается философско-нравственными исканиями.

В каждой из ролей Ватаев по-прежнему предстает личностью внушительно-значительной, презентабельной, исполиноподобной... В театре и кинематографе он продолжает играть роли героического плана. И не удивительно, что актера и его героев осетинский зритель всегда отождествляет. Он относится к нему как к человеку с той же симпатией и любовью, с которыми воспринимает всех его удалых, честных и справедливых героев. Величавым, самобытным, исполиноподобным входит Ватаев и в роль короля Лира. Входит органично, естественно, бережно соблюдая все законы правдивого сценического проживания.

Создавая своего Лира, Ватаев в аккурат использует не видимый для зрителя прием «ступенчатости». Он монтирует шекспировский образ по принципу так называемой многоярусной конструкции. Это означает, что шекспировскую роль Ватаев как бы раскладывает на четыре части, каждая из которых понимается и осуществляется им как тот или другой этап трагического существования его Лира. В каждом из четырех случаев его Лир - личность высоконравственная, духовнооблагороженная, оказывающаяся в конкретных трагических обстоятельствах. Таким образом, актером выстраиваются своеобразные «ступени», благодаря которым происходит движение поднимаемой им темы человеческой личности, противостоящей обществу.

Четырехкратное вхождение величавой, облагороженной, былиннообразной личности, которую представляет собой Ватаев, в мощные трагические обстоятельства лировой судьбы - этот факт выводит сценический образ за ту грань, за которой остается традиция: все, произошедшее с Лиром, понимать как трагическую историю становления в нем человеческого характера. Лир Ватаева оказывается выше литературоведческого понятия - человеческий характер.

Четырехчастный Лир Ватаева - это четырежды выносимая и трагически проживаемая актером мысль о том, что человеческая личность трагически противостоит обществу, когда оно порочно, бездуховно и безнравственно. В этом и следует понимать смысл того своеобразия, с которым Ватаев подходит к решению шекспировского образа и которое не находит никакого соответствия с добролюбовским толкованием. Свое завершение ватаевская трактовка получает в четвертой части.

Предшествующие три этапа ватаевского Лира - это глубокие страдания человеческой личности, наделенной величием духа и жизненной энергией. Эмоциональный фон его богат и определенен: величаво - ликующий Лир - в начале спектакля, впечатлительно-ранимый и одновременно с этим насмешливо-ироничный Лир - далее и затем уже такой Лир, которого захлестывают приступы пронзительного душевного отчаяния. В четвертой же финальной части - это качественно иная личность. Это уже такой Лир, который окончательно ушел в себя и находится в диалоге со своим внутренним голосом. Он живет чувством пронзительного одиночества, природа которого сродни одиночеству человека, затаившему на мир справедливую обиду и ушедшему внутрь себя, подобно улитке.

Самопогруженность и замкнутость ватаевского Лира придают всему его облику суровую таинственность. Тело его отныне лишено намека на то, что в нем заключена живая плоть. Это состояние отрешенности, в котором он находится, роднит его с тем выражением суровой замкнутости, в котором запечатлены на иконах лица многих святых. Он приближается к образу, подстать пророку-отреченику.

Жалобно звучит одинокая флейта. Ее щемяще-тоскливые звуки словно бы сверху спускаются на сцену и присоединяются к свисту то и дело завывающего ветра. Усиливаясь, они навевают такую таинственность, которая уводит в размышления о приближении чего-то тревожного и мрачного. Согласно решению, сценическое пространство обретает намек на некий остров, как бы выхваченный из суровых библейских пустынь... Скорбно, протяжно «подвывает» флейта. Ее печаль дополняют порывы ветра... Облаченные в латы и шлемы, на сцену длинным коридором выходят молодые рыцари. Скрестив мечи, они несут на них Лира - Ватаева и в скорбном молчании опускают на пол... Облаченный в длиннополый белоснежный балахон, сливающийся с белизной седогривой головы, перетянутой опять же белой повязкой, - всем своим обликом Лир - Ватаев откровенно напоминает действующих лиц из библейских сюжетов. Безжизненно-покойный, он лежит на носилках под скорбное завывание флейты и ветpa, позволяя сравнить себя со святым, снятым с Распятия... Или с неким библейским апостолом, сбившегося с пути в поисках Правды... Устанавливать сходство с тем или другим библейским образом позволяет не только его внешний облик, но и сам мотив Правдоискателя, которым он жил до этого и которым была освящена его духовная «одиссея». Она завершилась трагически: он лишился жизненной энергии и духа. Лишенный же этого, он как бы обращался в иную личность - в святого, снятого с Распятия... С ощущением в себе этой новой личности Лир - Ватаев и вступал в общность с Корделией...

Плененный мрачными мыслями, приковавшими его безжизненный взгляд к одной точке, - Лир - Ватаев на все вопросы дочери и окружающих его людей отвечает так, словно никого не слышит, словно рядом с ним нет никого. Покойно- умиротворенное звучание его голоса, монотонная вещательная интонация в речи, полное отсутствие живинки в глазах - все говорит за то, что он находится в состоянии отстраненности, что он пленник своеобразного антропософического мира... Словно объятый незримой пеленой, не позволяющей ему оглядеться окрест, он все уверенней воспринимается фигурой потусторонней, мистической... Отныне он бездуховен.

Приподнимаясь с носилок с помощью Корделии, врача и Кента, Лир - Ватаев ступает легко, свободно, напрочь освободившись от «пружинистости», свойственной его походке ранее и придававшей ей энергичность. Белоснежный с головы до пят, с ощущением полного освобождения от груза былых страданий, погруженный в оболочку антропософии, этот новый Лир Ватаева не имеет ничего общего с его прежним Ли- ром. Все, что ранее давало ощущение в нем высокой духовности и внутренней мобильности, уступило место появившейся в нем антропософической интонации. Свойственные ему отныне суровая замкнутость, отстраненность, облагороженный аскетизм, озвучивают его фигурой тревожно-мистической и делают его похожим на некоего мудрого патриарха, философа-скитника, многострадального отреченика... Двигаясь по сцене бесшумной, неторопливой походкой, находясь в общении с окружением вне прямого контакта, новый Лир Ватаева вправе получить такие определения: торжественно-тихий, величаво-замкнутый, мистически-одинокий, апостольски-значительный...

Когда в Корделии Лир - Ватаев узнает Корделию, вопреки ожиданиям, он вдруг оживляется, в нем вспыхивает огонек жизни... Бросаясь к дочери, он принимает ее в свои объятия с тем лучезарным ликованием, с которым возможно встретить разве что создание, спустившееся с небес. Прикасаясь к ней бережно, с некоторым оттенком предупредительности, он окольцовывает ее плечи большими, добрыми руками и, ликуя, всматривается в ее лицо. Наконец-то, он нашел то, что утерял... Ведомый Корделией за руку, он покорно следует за ней, но так, что держится от нее на расстоянии, создавая себе возможность любоваться ею со стороны. Подвергаясь при этом приливам нежных чувств, он неоднократно оборачивается назад, чтобы встретить взгляды рыцарей, Кехта и поймать в них как бы подтверждение о том, что действительно-таки нашел то, что искал... Встречая их одобрительные взгляды, он посылает им свою незатейливую светлую улыбку с чувством некоторого смущения оттого, что не может разделить с ними своей радости и должен остаться наедине. Продолжая оборачиваться, он вновь встречается взглядом с Кентом, вновь улыбается ему извинительно-кроткой улыбкой, как бы пытаясь сказать, дескать, извини, друг, но ты-то ведь знаешь, что пришлось мне пережить для того, чтобы состояться этой встрече... Предупредительно- вежливый, благородный Кент - Мерденов одобрительно машет ему рукой и, не говоря ни слова, отвечает ему всепонимающим взглядом.

В радужной эмоциональной возбужденности, с которой Лир Ватаева воспринимал Корделию, не следует искать того, что у других исполнителей этой роли определяется как возвращение утерянных на время добрых отцовских чувств к любимой дочери. Для ватаевского Лира Корделия является олицетворением доброты, нравственной чистоты и женственности. В его восприятии это образ, с которым у него связаны его лучшие нравственные представления о человечности, справедливости, совести. Актер имел творческое право ставить перед собой именно такую задачу: ведь в этой части его Лир уходил, как это было замечено выше, в сторону философско-библейского звучания.

В полную мощь оно давало знать о себе в финальной части спектакля.

Скорбно, жалобно завывает флейта, нагнетая своими суровыми звуками напряжение и тревогу. Из серой, мрачной глубины сцены, облаченный в пышное, белоснежное одеяние, которое, если верить старинным писаниям, было нарядом обитателей древних палестинских мест, появляется Лир - Ватаев с Корделией на руках. Ступая медленно, не торопясь, он несет ее с тем отчаянным молчанием, которое по стать случившемуся горю. Он идет с нею так, словно готов предъявить свой счет веем тем, кто оборвал ее жизнь.

Припав на колени, Лир - Ватаев бережно укладывает Корделию на пол, гладит ее по волосам и завывает протяжно, скорбно, пронзительно:
«Вопите, войте, войте! Вы из камня!
Мне ваши бы глаза и языки! —
Твердь рухнула б!... Она ушла навеки...
...Пропадите!
Убийцы, подлецы! Я б спас ее,
А вот теперь она ушла навеки,—
Корделия, Корделия...
Ползая вокруг нее на коленях, Лир - Ватаев плачет навзрыд, всматривается в лицо, силясь поймать на нем хоть малейшее дыхание жизни. Возомнив, что она дышит, он мгновенно вскакивает, чтобы поделиться своей радостью с Кентом и рыцарями, но увидев их скорбные лица, не спеша направляется к Корделии, садится у ее изголовья и предается новым причитаниям... Горе неотвратимо. Оно всецело подчинило его себе. Слезы без удержу льются по его лицу. Скорбный, усталый, он вновь пытается поймать в ее лице живинку жизни, но напрасно:
«Мою
Бедняжку удавили! Нет, не дышит!
Коню, собаке, крысе можно жить,
Но не тебе. Тебя навек не стало,
Навек, навек, навек, навек, навек!...
Щемяще-пронзительный вой поглощает все его силы. Он слабеет и укладывается у изголовья Корделии, не найдя утешения. Сделав пронзительный, тяжелый вздох, похожий на судорожный всхлип ревевшегося ребенка, он затихает. Теперь уже, как и она, навсегда. Голова к голове, прислонившись так друг к другу, лежат они оба, как две белы? птицы, словно сбитые в полете. Лежат как символ нравственной чистоты и духовного целомудрия. Как олицетворение совести, приравненной к ангельской.

Не умолкает флейта. Ее мелодия, похожая на тихий, протяжный вой, - последний живой отголосок многострадальной лировой души. Но наступает момент, смолкает и флейта, уступая место скорбным зрительским раздумьям над трагической историей лировых правдоисканий. На протяжении всей этой части спектакля Лир Ватаева пребывал в чувствах трагического одиночества. Он был уподоблен отшельнику-скитнику.

Одиночество по-разному сказывается на человеке. Вследствие его один человек делается мизантропом. В нем разгорается злость и ненависть к окружающему миру. Он теряет в себе человеческие и духовные ценности. Другой же человек, напротив, оказывает сопротивление одиночеству, приподнимаясь над ним. Он побеждает его, благодаря своей мудрости. А мудрость же заключается в том, что, сохраняя в себе человеческое начало, он начинает исповедовать в своей жизни доброту и милосердие. Именно к этой категории личностей следует отнести ватаевского Лира. Образ его одиночества вбирал в себя многое из того, что соотносило его с поведением и природой людей из очень далеких времен, которые в поисках философского смысла жизни уходили в отшельники и становились скитянами. Право чувствовать себя таким у него было.

Окруженный вниманием и сердечной заботой Кента, Глостера, Эдгара, шута, рыцарей, находясь с ними в постоянном общении, Лир - Ватаев ощущал себя среди них как бы в некоем сообществе. Это собратство горемык, среди которых Лир был главным, напоминало собой своеобразный скит. Отшельничеству, делясь с ними размышлениями о прожитых трагедиях, верша с ними свой суд над дочерьми, Лир - Ватаев через посредство этого обращался в своеобразного скитника - отреченика. Такое звучание обеспечивало ему и то, что все свои духовные акции он совершал как отреку. И причем не раз.

Свою первую отреку Лир - Ватаев совершил тогда, когда будучи еще мощным, сильным, державным королем, отказался от престола. Затем он отрекается от каждой из дочерей, а в их лице - от того мира, в котором, если исходить из его справедливых выводов, царствуют злая воля и безнравственность. Став отречеником, он все больше и больше предавался страданиям. Страдающим отречеником он и ушел в степь. Оказавшись в одиночестве, наедине со своим трагическим чувством к миру, он как бы вынужден был стать пустынножителем-отшельником.

«Священнодействующая» обитель, которую представляли собой шут, Кент, Глостер, Эдгар, явилась для ватаевского Лира той средой, которая была уподоблена общинке своеобычных скитарей. Пустынножительствуя и скитаря с ними, он как бы обладал возможностью самовыявлять себя в философских разговорах о жизни, человеке, о всем том, что пережил. Переоценивая и осмысляя с ними пережитое, воспереживая многое вновь, скитарствующий Лир Ватаева, таким образом, как бы занимался тем, что правдил... А это означает, что он думал и рассуждал по совести, упрекал и обвинял по совести, судил и страдал по правде... Скитарствуя, он правдив. Он нуждался в правде. Он искал правду в скитарском пути, воспереживая то трагическое, что пережил. Тем самым он праведничал и таким образом исповедовал правду. Праведничая же, он становился Праведником и уподоблялся пророку.

М. Даль слово пророк объясняет так: «Пророк - кому дан свыше дар предвиденья, или прямой дар бессознательного, но верного прорицания. Это озаренный Богом провозвестник, кому дано откровение будущего». Пророческая «нагрузка» в ватаевском Лире получала свое объяснение в том, что, порицая окружающий его мир за зло и безнравственность, он все уверенней утверждался как носитель правды, он исповедовал ее и потому уподоблялся пророку. Только тому дано исповедовать, кто свят. Лир Ватаева своим поведением скитаря-праведника поднимался до определенной высоты такого звучания. Своей безмерной страдальческой тоской по правде он утверждал мысль о том, что жить человеку на земле - значит, праведничать. Когда же мир лишен Правды и Совести, жить в нем нельзя. Он доказывал это своей смертью.

Лир Ватаева уходил из жизни, освященный нравственной чистотой, которая допускала понимать ее как чистоту апостольскую. И тем трагичной была его смерть, что вместе с ним уходила в небытие и эта его духовная чистота, о которой, увы, напоминал лишь печально-протяжный звук флейты, одиноко скорбящей где-то наверху над сценой. Своим протяжным, суровым звучанием она допускала мысль, о том, что сопровождала собой вознесение его души, отвергнутой злым миром.

В этой части спектакля Лир Ватаева отличался особой манерой поведения, характерными особенностями которой были облагороженная суровость и сдержанность. Они рождали собой такое ощущение, что он как бы находился над своим окружением, жил какой-то своей сверхжизнью, если под этим словом понимать состояние его особой духовной наполненности при сурово-сдержанной форме внешнего поведения. Сосредоточенный на своих мыслях, облагороженно-замкнутый, он нет-нет да и подвергался приливам одухотворенности, которая, как ни странно, еще сильнее подчеркивала трагизм его одиночества. Даже в общности с Корделией он пребывал в состоянии некоторой внутренней таинственности, которая приводила к справедливым размышлениям о его приближении к некоему образу праведника-пророка.

Освященный благородством и частотой высокого духа, Лир Ватаева звучал мощным трагическим обвинением всяческому злу. Всей сложностью своей внутренней жизни он как бы шел к отрицанию несочетаемых понятий: человек и зло, человек и коварство, человек и безнравственность... В доказательство этого Ватаев и подпустил в решение своего Лира библейскую интонацию. Через ее посредство ему удалось придти к выводу, который сводится к следующему: человек всегда находится на пути правдоисканий; смысл жизни человека заключается в его исканиях истины, поэтому, чем больше он сталкивается со злом, тем более активны его поиски Правды и мировой Совести. Жизнь человека вне этих понятий невозможна. Как невозможна она без них и для сверхличностей, восходящих к божественным... Когда на земле верховодит Зло, приходит гибель всего земного и духовного, наступает гибель всем ценностям, из которых слагается понятие - Жизнь.

Возвращаясь к разговору о «четырехъярусном» построении сценического образа Лира, следует напомнить о том, что через посредство этого Ватаев предлагает серьезнейший разговор об извечном Противостоянии личности и общества.

В сознании каждого из нас понятие о личности связано с человеком как носителе каких-то свойств. Личность приковывает к себе внимание чем-то особенным: незаурядностью мыслей, поступков, образа жизни... Не всякий человек способен быть личностью. Гарантию быть ею человеку дает неординарность его духовного и нравственного содержания, своеобразие его внутренней сущности.

В каждой из четырех частей Лир Ватаева был личностью значительной, масштабной, обладающей духовно-нравственным богатством и тем отличительным моментом одной личности от другой, который предлагает поднять проблемный разговор филосфско-нравственного толка.

Изначальный Лир Ватаева - личность воинственно-царственная, властно-державная, исполиноподобная. Внутренняя суть ее - мобильность, сила духа, воля к жизни. Своеобразие этого Лира - в грозной привлекательности.

Во второй части с наступлением трагических событий и потрясений ватаевский Лир - личность страдающая. Повышенная эмоциональность его и скорбное отчаяние - это как результат того, что, оказавшись перед жестокой необходимостью познать жизнь, он познает ее эмпирически. Все удары ее Лир Ватаева пропускает через свою душу и сердце. Он живет обнаженными чувствами, которые озвучивают его в дальнейшем личностью трагической.

Умение философски подходить к явлениям жизни характеризует Лира Ватаева уже в третьей части. Это период так называемого безумия. Прожитая им цепь трагических потрясений как бы меняет его духовно-психическую структуру. Его отношение к миру, жизни, человеку окрашено пессимизмом. В результате в эмоциональном отношении он выглядит по-разному: скорбно-страдающим и насмешливо - добродушным, ранимым и нежным, отчаянно-гневным и трогательно - заботливым, замкнуто-мрачным, беспомощно-слабым и озаренным... Эти свойства не были бы в нем столь приметны и показательны, если бы его безумие не характеризовалось сменой разных психологических состояний: внутренней подавленности, завершающейся таким эмоциональным взрывом, который переходил в плач и заканчивался далее его тихим отчаянием. Сменяя друг друга, подобно действию волны, эти разные эмоциональные состояния свидетельствовали о его душевной дисгармонии. И как следствие этого - он все заметней лишался воли, чтобы жить. Он обращался в личность, которая обретала просветление в страданиях, но лишалась внутренней энергии для жизни.

Жизненный и человеческий путь ватаевского Лира заканчивается тем, что после пройденной им трагической «одиссеи» он вынужден преобразиться в лицо из Древнего Распятия. Будучи земным человеком-королем, он был исполнен высокой духовности и воли к жизни. Отныне в нем от этого нет и следа. Это уже личность, трактуемая актером в библейской интонации. Вместо прежней трагической просветленности в этом Лире - обаяние облагороженной мудрости и интеллекта, миросозерцательская сосредоточенность, таинственная отрешенность. Это уже личность праведнически-одинокая.

Как бы оторванный от мирской суеты, ушедший в философские раздумья о смысле Добра, Правды и Зла, - этот Лир объят таинственно-холодным светом облагороженной мудрости. Правдой живший, за правду отстрадавший, правдой освященный - это уже Лир - праведник, Лир - великомученик, который уходил из жизни, так и не найдя Добра и Правды, в поисках которых трагически отскитарил по всем кругам земного ада.

В каждой из четырех частей Лир Ватаева являл собой личность, ищущую правду. Обладая честным, светлым разумом и нравственной душой, он жил по правде и искал ее отчаянно. Но в каждом из четырех случаев был обречен на трагедию.

Ищущий правду Лир в первых трех случаях - личность мятежная, вздыбленная до высоты трагических чувств, которые нарождались в нем с каждым разом как новые. Поискам правды он отдал энергию своего честного разума и мужественного, доблестного сердца. Лишившись этой энергии, он переступал черту, за которой преображался уже в апостола-пророка. Актер мотивировал свой ход так: к божественному, святому возвеличению доступно взойти только такой личности, которая обретает просветление в страданиях.

Личность правдоискателя-праведника - это и есть та стержневая нить, через посредство которой Ватаев связывает между собой все четыре части в решении своего Лира. В каждой из частей представленная им лирова личность нагружается определенным проблемным содержанием и подвергается трагическому звучанию. Актер добивается этого благодаря тому, что для каждого из случаев создает определенное художественно-психологическое решение. Его исполнительское мастерство вбирает в себя разнообразие сценических средств, драматизм чувств, обилие психологических нюансов.

Художественная стилистика подпитывается широким эмоциональным диапазоном: добродушная насмешливость и лирическая одухотворенность, горячая взволнованность и глубинно-мятежная исповедальность, открытое надрывное отчаяние и величаво-покойная умиротворенность, мистически-печальная грусть и духовная облагороженность... Эмоционально-качественные особенности его психологических состояний разнообразны.

По-разному проживая каждую из лировых частей, Ватаев демонстрировал свой талант актера яркого эмоционального трагедийного дарования.

Особое звучание обретает ватаевский Лир в финальной части. Показывая в нем личность, родственную героям из Древнего Распятия, актер занимается решением серьезной художественной задачи социально-философской значимости: все происходящее с его героем он показывает в свете почти апокалипсического трагизма. Возможность же выйти на такой разворот он увидел в материале самой шекспировской роли: он установил, что в каждой из четырех частей личность Лира преступно отвергалась обществом.

Изначальный властно-державный, но добрый в своей основа Лир Ватаева трезво и мужественно подошел к делу о сложении с себя власти и разделении земель между дочерьми. Он делал это осознанно, вполне понимая, что идет в разрез с понятием о централизации государства. Но этот Лир был, отвергнут злыми силами общества, если под ним понимать его коварных дочерей и их мужей.

Страдающе-плачущий Лир, который так остро нуждался в человеческой заботе и доброте, опять же был, отвергнут тем же самым обществом.

Сильный, добрый, но уже с пошатнувшимся рассудком Лир, который с такой пронзительной душевной болью воспереживал заново пережитые им потрясения, опять, же нуждался в человеческом внимании и милосердии, но вновь жестоко преследовался злыми и коварными людьми.

И наконец, праведно-пророческий Лир тоже оказывался жертвой этого же общества, прокаженного злом.

Единство всех частей - в человеческой личности, в основе которой высокая духовность и нравственное содержание. В каждом из четырех случаев она подвергалась натиску зла и коварства. И каждый раз в ватаевском Лире иссякал духовный резерв, парализовалась воля к жизни. Ему не оставалось ничего другого, как уйти вглубь себя... Пережив одиночество праведника, он преобразился в личность библейско-пророческого толка. Но уже этот Лир оказывался жертвой общественного зла и коварства.

Во всех случаях личность ватаевского Лира была отвергнута и обречена на человеческое одиночество и трагедию. Ни в одном из случаев он не был принят обществом как человеческая индивидуальность. Взяв этот факт за основополагающий в разработанной им теме - личность и общество, - Ватаев подходит к выводу о следующем: когда в обществе нет должного, необходимого культа справедливости, доброты, милосердия, правды, совести, проблема трагического Противостояния ему человеческой личности неизбежна.

Допуском библейской интонации Ватаев усиливал трагическую сторону в решаемой им проблеме о противостоянии Личности и Общества.

Не подлежит сомнению, что человеческая трагедия Лира - биографическая выстраданность поворотов души самого Ватаева. Прожить шекспировский материал сквозь свои личные трагические интонации - его право как большого художника. У многих, кто знает Ватаева, наблюдая его на сцене и на экране, может сложиться впечатление, что он обласкан судьбой. На самом же деле все обстоит иначе. Его жизненный и творческий пути были усыпаны больше шипами, нежели розами. Жизнь его полна горьких, драматических страниц, которые известны не многим, но которые врезались в его намять неизлечимой болью. Все это вошло в содержание той темы, которая и стала в его искусстве главной: всякое насилие над человеком - безнравственно; глумиться над человеком и подвергать его остракизму - смерти подобно.

Связав эту тему с материалом шекспировской роли, Ватаев постарался создать мощную, монументально-эпическую исповедь не только о короле Лире, но и о самом себе. Вот почему, поделив роль на четыре части, каждую из них он преподал как исповедальное откровение о своем пережитом, личностном, сокровенном... Но это отнюдь не должно означать того, что трагические ситуации Лира он приспосабливает, как говорится, «под себя». В работе над ролью он шел путем кропотливого, глубокого анализа и искреннего человеческого проникновения во все лировы обстоятельства. Размышляя над ними, сравнивая их с тяжкими ситуациями из своей личной жизни, он определял объем и силу их трагичности и в результате разработал свою концепцию шекспировского образа.

Сам не мало познавший в жизни тяжелого, Ватаев давно уже пришел к житейскому выводу о том, что всякое зло имеет тот свой корешок, из которого произрастает. Причину зла, загубившего Лира, он увидел в безнравственности его окружения. И чтобы доказать это, он и решил заложить в своего Лира от начала и до конца доброе начало. В этом он видел принципиальную необходимость.

По мнению Ватаева, каждый человек, в котором заложено доброе начало, способен искренне плакать, страдать, отчаиваться, лишаться ума... Он не даст попранию заложенного в нем доброго начала, никогда не сможет предать его в себе. На первый взгляд эта мысль, вынесенная им из жизни, может показаться простецкой и банальной. Но Ватаев давно уже придал ей значение заповеди. И потому положил ее в основу и своего Лира. В каждой из частей он предстает разным: воинственно-державным, отчаянно-страдающим, безумно-дисгармоничным, праведническим. Меняясь качественно, психологически, эмоционально, он не меняет в себе своей внутренней сути - заложенного в нем доброго начала. Такой подход был для Ватаева принципиален. В духовном отношении его Лир остался непокоренным: из безумного он превращался в личность пророческую...

Вводя в решение своего Лира мотив «переключения», Ватаев как бы солидаризировался с известной истиной о том, что человек и добро всегда идут рядом. Добро в человеке - извечно. Оно должно соотноситься с понятиями о правде, совести, праведности... Борьба за доброе начало в себе - святая борьба. Этой борьбе человек вправе отдать целую жизнь. Встав на путь этой борьбы, он совершает свой главный поступок, равноценный выполненной святой заповеди.

Добро, Совесть, Правда - понятия, относящиеся к одной категории. Это понятия святые. Человек, идущий за Правдой, тоже свят. Борющийся за сохранение в себе Добра человек - опять же свят. Такой человек тождественен апостолу, пророку, святому... Пожалуй, так следует завершить изложение того, что необходимо понимать как отдельные основополагающие моменты личностно-человеческой, житейской, что ли философии Ватаева, которые и послужили ему ориентиром на пути к тому, чтобы в основу образа Лира заложить высоконравственную человеческую личность. В этом не трудно увидеть основу своеобразного художественного аполога, похожего на притчеобразное философское предание об извечном торжестве Разума и Добра. Напоминание и приближенность к этому - другая из примечательных сторон неординарного решения Ватаевым образа короля Лира. Он прозвучал и был воспринят как большое художественное откровение Ватаева. Актер познакомил осетинского зрителя с таким Шекспиром, в котором сам открыл его для себя как философа и гуманиста.

Если сравнить тхапсаевскую трактовку образа короля Лира с тем, что предложено Ватаевым, можно сделать справедливый вывод о том, что его прочтение отличается от прежнего неординарностью решения, вобравшего в себя интеллектуальную зрелость, глубину философского мышления и поистине творческую смелость актера.

Трагедия ватаевского Лира - это в целом трагическое повествование о трагической истории человеческого духа, исполненного величия и доброты. Это история о трагическом Противостоянии высоконравственной личности и общества, утерявшего элементарные представления о заповедной нравственности, человечности и милосердии.

Что же касается непосредственно самого спектакля в целом, можно сказать следующее. Прозвучавшая как истинно-художественное откровение, работа Ватаева не смогла вписаться в его общее решение. Созданная актером предельно самостоятельно, она все же не была предусмотрена режиссером А. Дзиваевым в той мере и в том отношении, чтобы «подстегнуть» к ней все остальное, из чего состоял его спектакль в целом. Компоненты спектакля, другие его участники не составили собой единого, целостного решения, которое должно было вступить в художественное согласие с оригинально разработанной Ватаевым ролью и сбрести созвучие с мощно проносимой им мыслью об апокалипсическом трагизме. В этом заключалась одна из серьезных уязвимых сторон спектакля. Правда, образы отдельных персонажей были созданы некоторыми актерами на профессиональном уровне, выделялись глубоким драматизмом, психологической насыщенностью, но тем не менее не смогли подняться до высоты того звучания, которое относило работу Ватаева к неординарным. Лир, созданный им, встал особняком по отношению к другим персонажам спектакля.

Если бы философская концепция, разработанная Ватаевым, исходила бы непосредственно из самого замысла режиссера и получила бы свое отражение в постановочном решении спектакля, в его отдельных компонентах, в его художественной стилистике, только в этом случае возможен был бы разговор и об оригинальном режиссерском прочтении шекспировского произведения в целом. К сожалению, этого не случилось. Спектакль, поставленный А. Дзиваевым, говорил за то, что создавался режиссером вне подробной осведомленности о том, куда был устремлен Ватаев в своих интересных, глубоких художественных поисках.

Главная мысль спектакля, его сверхзадача, пластическое решение, прочтение образов других персонажей не были подчинены режиссером тому, чтобы в сумме своей стать художественным подспорьем ватаевскому Лиру, сделаться логическим продолжением его не простой концепции.

Проблема режиссерского прочтения произведений Шекспира на осетинской сцене - тема особого разговора. Пока же будет верным ограничиться заключением о том, что своим сценическим созданием образа короля Лира Ватаев сказал новое, оригинальное слово в осетинской Шекспириане. Он открыл в ней свою страницу.


ЛИТЕРАТУРА
1. Плиева Ж. X. Три шекспировские роли В. В. Тхапсаева. Орджоникидзе, И. Ир, 1973.
2.Маркова Е. Г. Стенограмма выступлений. 1948, М. ВТО, кабинет национальных театров.
3.Добролюбов Н., собрание сочинений в 3-х томах. М., 1952, т. 2, с. 197.
4.Шекспир У. Полное собрание сочинений в 8 томах. М. И., Искусство, 1960, т. 6.
Автор: Humarty   

Популярное

Поиск

Опрос

Через поисковую систему
По ссылке
По совету знакомых
Через каталог
Другое



Календарь
«    Март 2024    »
ПнВтСрЧтПтСбВс
 123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

Архив
Сентябрь 2015 (3)
Август 2015 (2)
Июль 2015 (7)
Июнь 2015 (10)
Май 2015 (9)
Апрель 2015 (4)

Реклама
профессиональные сайты психологов