.
Меню
Главная
Археология
Этнология
Филология
Культура
Музыка
История
   Скифы
   Сарматы
   Аланы
Обычаи и традиции
Прочее

Дополнительно
Регистрация
Добавить новость
Непрочитанное
Статистика
Обратная связь
О проекте
Друзья сайта

Вход


Счетчики
Rambler's Top100
Реклама


Традиционные социальные отношения в общественном сознании осетин XIX века
В историографии Осетии существует ряд работ, в которых так или иначе затрагивались и решались вопросы о социальных отношениях в традиционных осетинских обществах. Мы предлагаем взглянуть на эти общества глазами современников. Это становится возможным благодаря сохранившимся письменным источникам середины и второй половины XIX в., а именно: «прошениям», «заявлениям», «объяснениям», подававшимся осетинами в комитеты по разбору поземельных и сословных прав горцев.

С середины XIX в. сословный вопрос в Осетии становится одним из злободневных в общественной жизни. Данная ситуация была обусловлена попытками российской администрации на Кавказе разобраться в сущности социальных отношений в этом крае для проведения определенной сословной и земельной политики. Более того, подготовка к проведению крестьянской реформы в России 1861 г. вызвала необходимость осуществления этого проекта на окраинах империи.

Прежде чем перейти к изложению интересующего нас вопроса остановимся на характеристике социальных отношений в Алагирском, Куртатинском и Тагаурском обществах.

Алагирское общество располагалось в ущелье реки Ардон и территориально состояло из трех частей, занимаемых тремя коленами. По преданию, древние колена Алагирского общества, расселившиеся впоследствии по всей Осетии, происходили от прародителя всех осетин Ос- Багатара и назывались по именам его сыновей: Царазоновы, Сидамоновы и Кусагоновы. В Алагирском обществе жили еще два колена, производившие себя от Ос-Багатара, но они не имели своей территории и считались сторонними поселенцами: Агузовы - на землях Сидамоновых, Тидлата - на землях Царазоновых. В первой половине XIX в. алагирцы находились на этапе феодализации, смены патриархально-общинного строя раннефеодальной системой. Лишь две алагирские фамилии (Датиевы и Мадзаевы) закрепили за собой в XIX в. положение крупных землевладельцев и феодалов. К началу XIX в. в Алагирском обществе еще не сформировалась четкая социальная структура. Все фамилии, возводившие свое происхождение к Ос-Багатару и его сыновьям, считались равноправными членами общества и назывались «уæздан».

Куртатинское общество занимало ущелье реки Фиагдон. Территориально оно состояло из трех основных частей. Северная часть ущелья принадлежала Куртатинской общине, возводившей свое происхождение к легендарному предку Курта. В средней части ущелья располагалась Цимитинская община, происходившая, по преданию, от первопредка Цимити. Южная часть ущелья объединяла несколько сел и называлась Хилак.

Тагаурское общество занимало ущелья рек Геналдона (Санибанское ущелье), Гизельдона (Даргавская котловина и Кобанское ущелье) и левобережье реки Терек в Дарьяльском ущелье. Территориальное ядро Тагаурского общества составляли владения высшего сословия, возводившие свое происхождение к легендарному прародителю Тага. Все они вышли из Даргавса, куда, по преданию, переселились из Куртатинского ущелья.

Социально-экономический строй Тагаурского общества определяется как раннефеодальная система, основанная на фамильном землевладении. К высшему сословию относились 11 фамилий (Алдатовы, Мамсуровы, Тхостовы, Есеновы, Кундуховы, Тулатовы, Тугановы, Кануковы, Шанаевы, Дударовы, Джантиевы). Высшее сословие Тагаурского общества называлось «тагиата», уазданы, а с середины XIX в. выхлопотало у русского правительства право называться «алдар». Иногда в документальных источниках высшее сословие обозначалось, как «тагаурцы».

В общих своих чертах социальная структура осетинских обществ в дореформенный период была представлена в следующем виде:
знать, имевшая в каждом обществе свое название (Алагирское - «стыр мыггаг», «тыхджын мыггаг» («большая фамилия», «сильная фамилия»); в Куртатинском - уазданлаги, куртата; в Тагаурском - уазданлаги, тагиата, алдары);
лично свободные крестьяне - фарсаглаги - находились в разной степени политической и экономической зависимости;
номинальная жена - «номылус», «дыггаг ус» - взятая за «калым» - плату женщина свободного сословия, по положению более низкому, чем владелец, для услужения и рождения работников - кавдасардов, принадлежащая лишь господину и приобретавшая свободу со смертью последнего;
лично зависимые от отца - главы домохозяйства лица - кавдасарды, рожденные от владельца и номылус, выполняли работу в рамках домохозяйства, приобретали свободу со смертью владельца, переходя в отдельных обществах в сословие фарсаглагов;
холопы, рабы - кусаги.

В общественном сознании осетин в указанный период было два основных направления: демократическое и аристократическое, выражавших соответственно интересы крестьянства и знати. «Одни, - писал корреспондент «Терских ведомостей», - на стену лезут, чтобы доказать, что в Осетии и Дигории никогда не было алдаров и баделят, другие, ссылаясь на историю, предания, российские законы, доказывают противное».

В XIX в. в общественном сознании осетин существовало несколько иерархических систем: патриархальная (демократическая), феодальная (сословная), где первенство принадлежало знатным осетинским фамилиям, и «маргинальная», на стыке традиционной и российской. Свой социальный статус в сложившейся ситуации осетинское крестьянство и знать осмысляли в соответствии со своими интересами на пересечении этих систем. Наибольшую актуальность в этой связи в общественном сознании осетин получили такие понятия, как «старшинство», «равенство», «служба». Своеобразно осмысляли свой статус в новой иерархической системе такие категории зависимых крестьян как кавдасарды и номылус.

Прошения, поданные в комитеты по разбору сословных, поземельных и личных прав горцев от Алагирского общества, отражали традиционную иерархию общественных связей и делились на общеалагирские (от всего общества), общеколенные (от одного колена), от группы фамилий одного села, от отдельных фамилий и лиц.

Характерным повторяющимся мотивом общеалагирских прошений является вопрос о равенстве всех осетинских обществ, а, следовательно, необходимости равного отношения к ним российской администрации на Кавказе.

В прошении, поданном в 1845 г. на имя наместника Кавказа М. С. Воронцова, алагирцы требовали: «Не унижать нас в родопроисхождении с другими обществами Владикавказского округа, это для нас будет невыносимым наказанием, ибо все осетинское племя, исключая кавдасардов и гурдзиаков, должно быть в достоинствах и по происхождению равно... Какие будут исходатайствованы тагаурцами и куртатинцами преимущества и права своим обществам, оные представить и нам». Эта же мысль повторялась и в конце прошения: «В заключение всего нижайше просим не возвышать в достоинствах, правах и преимуществах наших единоплеменников, во всех осетинских обществах соблюдать равенство в наградах противу обществ, которые при равной службе получают более преимуществ и милостей».

Российская администрация на Кавказе прекрасно понимала всю разницу между алагирскими и тагаурскими узденями, однако в своей политике делала ставку на самый значительный слой во всех обществах - фарсаглагов. В результате земельной реформы 1864 г. лица, относившиеся к высшему сословию, и их бывшие подвластные фарсаглаги были слиты в одну массу, на равных правах пользования общими наделами. Вторым ударом по знатным фамилиям нанесла крестьянская реформа 1867 г., когда все кавдасарды и холопы были освобождены от личной зависимости.

Высшее сословие осетинских обществ требовало от Российского правительства прав, равных с российским дворянством, что должно было, по их мнению, закрепить за ними общинные земли на равнине и узаконило бы феодальные ренты, которые они требовали с народа за землепользование.

Позиция алагирцев по этому вопросу была однозначной - не допустить этого признания. Особенно возмущали их требования тагиат, потерявших в результате земельной и крестьянской реформ все свои экономические, политические и военные привилегии. По мнению алагирцев, Российское правительство свое отношение к осетинам должно было строить не на основании их традиционного высокого статуса, а в зависимости от преданности и службы представителей осетинских обществ России. Сословному старшинству они противопоставляют старшинство генеалогическое. «Настоящие претенденты на привилегии в Осетии, - заявляли уполномоченные от Алагирского общества начальнику Терской области в прошении от 8 декабря 1890 г., - именующие себя алдарами, не более и не менее как выходцы из Алагирского ущелья, а самыми «чистокровными осетинами» считаются алагирцы - потомки Ос-Багатара: Сидамоновы, Кусагоновы, Царазоновы.

Старшинство фамилии внутри Алагирского общества доказывается у алагирцев через старшинство и происхождение коленного предка. Например, представители от колена Сидамоновых заявляли в общеколенном прошении: «Сидамон был старший сын Ос-Багатара. Это видно из того, что в случае составления каких-либо общественных приговоров, дел необходимо было его присутствие». Аналогичное заявление мы находим в прошении, исходившем от колена Кусагоновых, где отмечалось, что алагирцы происходят от «трех аулов кусагонцев Даком, Донисар и Урсдон...». «Доказательством тому служит, что Кусагон имел сына Алагир, он же имел сына Даком, который имел жительство по левой стороне реки Ардон, которому было предъявлено право, то есть: место соединения членам, разбирающим дела важных преступлений вообще Алагирского ущелья, и всех, даже приходили по разбирательству из Дигории и из Куртатинского ущелья...». Несмотря на то, что прошение было написано не совсем грамотным писарем, содержание его ясно. Старшинство колена в общественном сознании алагирцев тесно связано с первопоселенцами и той ролью, которую они выполняли при решении общественных дел. Объясняется это и тем, что место центрального народного собрания (ныхаса) всегда находилось на территории первопоселенцев. Наряду с потестарным центром там же находился и культовый комплекс, куда обращались и приходили после расселения на новые территории те, кто возводил свое происхождение к единому предку. Потестарно-культовый центр понимался как символ старшинства. Если мотив участия и вес голоса при решении общественных дел и не актуален для общей массы крестьянских прошений Алагирского общества, так как в демократическом социуме это право было прерогативой свободных членов общества, то представители сильной алагирской фамилии Доцоевых упоминают об этом как о преимуществе. «Еще с первых времен, как предки наши, так и мы назывались первостепенными узденями и пользовались с первостепенными сидамонскими узденями одинаковыми правами. В случае составления общественных приговоров между сидамонцами предки наши постоянно присутствовали».

Наибольшую актуальность мотив участия в общественных делах приобретал для объяснения своего социального статуса для независимых фарсаглагов Тагаурского общества, которое, как мы отметили, отличалось наибольшим развитием феодальных отношений и четкой сословной структурой. Близкие по своему экономическому положению к знати - тагиатам, но прибегавшие к их политической поддержке, независимые фарсаглаги так аргументировали свой статус в обществе: «Фамилия моя между Тагаурским обществом считалась между самыми лучшими фамилиями фарсаглагскими и в народе пользуется уважением и имеет голос».

При подаче прошений, объяснявших положение независимых фарсаглагов в Тагаурском обществе, многие из них обращались к алдарам за свидетельствами. Тагиата отмечали, что хотя и являлись «главою в их управлении», последние «с самого потомства имели собственные свои части земель и во время медиаторских заседаний и при кровных и других важных разбирательствах делали приговоры, и ручательство их в каком-либо общественном деле принималось уважительно, которого преимущества не имели другие фарсаглаги и кавдасарды ни в коем случае».

Безусловно, картина, представленная в общеалагирских и общеколенных прошениях Алагирского общества, не соответствовала реальности, но и не была чистым вымыслом. Это был пласт общественного сознания, который мы называем коллективным идеальным, отражавшим представления о демократической модели своего общества, как и генеалогические структуры, повторявшиеся почти в каждом прошении от Алагирского общества. На деле происходил процесс зарождения сословия земельных собственников. Здесь были фамилии, которые обладали высоким общественным статусом и сравнивались с высшими сословиями в других осетинских обществах. Представители алагирских сильных фамилий выступали в роли посредников при решении «частых в раннефеодальном быту конфликтов», что было недоступно слабым в экономическом и военном смысле фамилиям».

Представители двух сильных алагирских фамилий - Датиевы и Мадзаевы - заявляли, что «фамилии Алагирского общества считают всех без исключения равными по происхождению в правах и преимуществах», что, однако, неверно по отношению к их двум фамилиям. Свидетельством их отличия от прочих алагирцев наряду с экономическими преимуществами являются, как они отмечали, следующие факты: равная кровная плата с высшими сословиями Дигорского, Куртатинского и Тагаурского обществ; женитьба на дочерях представителей высших сословий осетинских обществ с одинаковым калымом; почет среди «всего остального Алагирского общества», которые дочерей отдавали им в номылус, а кавдасардам их в жены.

Старшинство высших сословий осетинских обществ основывалось не только на экономической и военной мощи, праве участия в медиаторских заседаниях («делать приговоры», «ручательства»), но и на той защите и покровительстве, которые они должны были оказывать поселившимся на их земле фарсаглагам. «Уазданлаг обязан охранять и оберегать живущего у него фарсаглага от всякой обиды и если у фарсаглага украдут что-нибудь в ауле или отобьют у него скотину, то уазданлаг должен отыскать покражу». «Без защиты и покровительства фамилий, происходящих от родоначальника нашего Тагаура, - отмечали алдары, - фарсаглаги в прежние времена существовать не могли».

Поселение на равнине и изменение хозяйственной ситуации, когда верховная собственность на землю, административная, военная и судебная функции перешли к Российскому государству, привело к тому, что крестьяне «перестали делать уважение знати». «Относительно к ним, - отмечали представители высшего сословия, - мы не можем пользоваться, живя под управлением российской монархии, тем более что в настоящее время они не нуждаются в нашем покровительстве».

Разрушение социальной и сословной иерархии в осетинских обществах привело к переносу понятия старшинства в общественном сознании крестьянства на российскую власть на Кавказе, так как последняя стала выполнять все те функции, которые прежде принадлежали сильным фамилиям. Но, с другой стороны, уважение и старшинство для осетин были понятиями конкретными, и ими не могли наделяться любые представители власти.

Представления осетин о старшинстве своеобразно отразились в судебных протоколах Владикавказского окружного суда второй половины XIX в. При изучении этого рода источников выделяется большая группа дел характерного содержания: непризнание осетинами над собой власти старшин и приставов, оскорбление их словами и поступками.

С 1871г. в сельских обществах Осетии существовал так называемый порядок общественного самоуправления во главе с аульным старшиной, установленный российской администрацией. По положению о сельском (аульном самоуправлении) в Терской области, старшина избирался на сельском сходе с участием не менее двух третей коренных жителей. Но администрация нарушала демократический порядок и назначала старшинами людей со стороны, часто никому не известных. Судебными приставами были лица неосетинской национальности, непосредственно назначаемые российской администрацией на Кавказе.

Вот один из типичных сюжетов. Из дела по обвинению жителя с. Салугардон Газюмова Дзараха в обвинении его в оскорблении старшины Тлатова Романа при исполнении им служебных обязанностей мы узнаем, что последний получил предписание сломать «огорожи дворов жителей, которые самовольно заняли часть улицы таковыми». Когда Тлатов вернулся домой, то к нему явился житель этого селения Дзарах Газюмов и, «высказывая ему свое неудовольствие по поводу только что взломанной им огорожи двора его брата, назвал его дураком, ишаком и обругал его матерной бранью».

Или дело по обвинению жителя селения Клиат (Туальское общество) Кадзаева Татарбека в оскорблении судебного пристава при исполнении служебных обязанностей. 11 апреля 1899 г. судебный пристав Владикавказского окружного суда Александр Ханджевский приехал в Клиат для наложения ареста на движимое имущество Смеля Кадзаева, согласно исполнительному листу Владикавказского окружного суда. Узнав, что Смель Кадзаев живет нераздельно со своим отцом Татарбеком, судебный пристав отправился в дом Татарбека... Когда пристав объявил им, чтобы они пустили его в дом для наложения ареста на имущество, то Татарбек Кадзаев, имея под мышкой палку и держась обеими руками за кинжал, бывший у него на поясе в ножнах, пригрозил, что если пристав с помощником посмеют подойти и отворить дверь, то тот его прирежет.

Мы не будем подробно анализировать эти два дела, отметим, однако, что в них имело место противоречие между обычным правом осетин и российской законностью. Вместе с тем, графиня П. С. Уварова в своих путевых заметках отмечала и обратное. Она писала, что прежде у осетин существовал выборный, состоящий из уважаемых лиц суд, решению которого обе стороны давали клятву подчиняться, и что введенные российской администрацией мировые судьи не знали ни местных обычаев, ни языка, что вызывало взаимное недовольство. С другой стороны, П. С. Уварова приводит сведения о том, как мировой судья, приговаривая виновного к заключению, давал ему записку в ближайший «тюремный замок» или становому, и приговоренный шел один, иногда за тридцать верст, беспрекословно являлся, «предъявляя свой билет, и высиживал свое время». Очевидно, это происходило в тех случаях, когда мера наказания и форма приговора совпадали с традиционными представлениями осетин.

Другая группа источников, выделенных нами для реконструкции общественного сознания осетин, относится к 40-50 гг. XIX в. Это прошения, поданные в различные инстанции по разбору сословных прав горцев одной группы авторов фарсаглагского сословия Тагаурского общества. Сюда же входят «объяснения» по поводу происхождения и положения отдельных фамилий, исходящие от тех же авторов, но порознь.

Документы рассматриваются в хронологическом порядке, что позволяет выделить характерные мотивы, проследить их трансформацию, закрепление или исчезновение.

В декабре 1847 г. тагиатам, прежде именовавшимся в официальных документах тагаурскими старшинами, было разрешено называться тагаурскими алдарами. Это решение было обусловлено многочисленными прошениями тагиат, считавших себя равного достоинства с российским дворянством. Со стороны России это была лишь уступка, так как основная программа: 1. Законодательное утверждение сословной принадлежности и прав. 2. Выделение законных актов на наследственное владение занимаемых земель. 3. Не поселять на землях тагаурской равнины казаков. 4. Возвратить право на взимание пошлины с: проезжающих, но Военно-Грузинской дороге не была утверждена. Попытки алдар закрепить свои права на землю на равнине вызвали ответные шаги со стороны сконсолидировавшихся двух групп фарсаглагов.

27 марта 1848 г. в комитет под предводительством генерал-майора П. П. Нестерова по разбору «прав разных сословий Тагаурского общества» было подано прошение, очевидно уже не первое, о присвоении фарсаглагам звания узденей первой и второй степени по аналогии с Кабардой. Мотивация прошения многослойна и парадоксальна. Во-первых, податели прошения рассматривают молчание по поводу прежних своих обращений в комитет как неуважение к ним со стороны русской администрации, хотя первые, по их мнению, заслужили его «преданностью всего нашего общества и тем, что многие из них награждены чинами и другими знаками за военные достижения». «Нет, - писали они, - мы еще не перестанем ожидать и утешаться мыслью, что и мы не будем забыты и не останемся без уважения».

Во-вторых, податели прошения считали, что если тагаурским узденям было присвоено звание алдар, по аналогии с кабардинцами, то естественным и логичным им казалось продолжение присвоения званий, так как «общество наше после тагаурцев составляет второй класс людей» и присвоить им звания узденей первой и второй степени. К узденству первой степени, по мнению подателей прошения, должны были быть представлены независимые фарсаглаги, а ко второй - фарсаглаги, которые в свое время арендовали у алдар землю, находились в экономической зависимости, преодолели ее через покупку арендуемых земель. Противоречие такого заявления заключалось в том, что фарсаглаги признавали свое более низкое положение по сравнению с тагаурскими алдарами («второй класс»), но, с другой стороны, требовали от российской администрации оценки и «уважения» за службу и заслуги, а не происхождение и положение в традиционном осетинском обществе.

В прошении на имя царя за 1850 г., поданном теми же авторами, отразилась тенденция изменения сознания фарсаглагов в вопросе об их социальном статусе в системе Российского государства. Мотив, что «уважение» со стороны правительства должно достигаться не происхождением, а достойным поведением и преданностью России, усиливается путем перечисления заслуг. «Наше фарсаглагское племя прежде всех и первое, по приглашению своего начальства вышло с гор, поселилось там в самое неспокойное и опасное время... на отведенных администрацией землях... Чувствуя мы таковое благодеяние России, со всем рвением старались быть для отечества нашего полезными: а) содержали постоянно пикеты, б) для препровождения казенных транспортов и проезжих разных лиц всегда был послан к охране конвой, в) при нападении хищников и тому подобных происшествий служили пособием и преследовали к поимке таковых».

Выдвигая на первый план принцип верного служения России, а не происхождение и традиционный сословный статус, фарсаглаги не могли не знать, что многие тагаурские уздени находились на службе и имели награды. В прошении от 16 октября 1847 г. фарсаглаги отмечали: «В прежних просьбах наших, Ваше Сиятельство, упущено, что тагаурские старшины, выставляющие в народе себя первыми, живя близ Военно-Грузинской дороги, прежде ознакомились с русскими и из них многие награждены чинами, но если сказать правду, то они столько полезны для правительства, сколько и вредны, много есть таких, которые имеют сношения с непокорными горцами, принимают к себе абреков, партиями скрывают их у себя..., производят важные происшествия».

Из документа от 8 декабря 1852 г. мы узнаем, что звания узденей были удостоены фамилии: Кусовы, Дзгоевы, Жукаевы, Фидаровы, Тархановы, Кадиевы, принадлежавшие к независимым фарсаглагам. Податели прошения требовали отмены присвоенного звания для этих фамилий, так как они не заслуживают его «против нашего достоинства, как заслугами, так и происхождением, которые ныне признаются правительством узденями... В семействах этих числится более двухсот человек, не служащих и решительно не заслуживающих никакого уважения в обществе и у правительства названия узденя». А по сему «или уничтожить степень узденей единоплеменников наших ныне признаваемых или же дать нам одно название по заслугам нашим у правительства».

Отношение осетин к службе оказало влияние на тот стереотип, который сложился по этому поводу у российской администрации на Кавказе. В документах XIX в., исходивших от представителей последней, часто встречаются определения вроде: «Осетины же как народ, наиболее преданный русскому правительству». Хорошо известны факты честного служения осетин на поле брани под российскими знаменами. Наряду с престижным статусом воина в общественном сознании осетин, восходящем к идеалам военной демократии, служба давала им возможность выломиться из иерархии традиционных осетинских обществ, достигнуть степеней, равных личному и потомственному российскому дворянству. Среди осетин - офицеров и генералов царской армии - мы находим как представителей знатных фамилий, так и фарсаглагов и кавдасардов. Отметим, что к 1917 г. из среды осетин вышло, по неполным спискам, 18 генералов, 184 Георгиевских кавалера (семеро из них имели по четыре Георгиевских креста).

Прошения кавдасардского сословия Тагаурского общества отличаются от фарсаглагских не столько по содержанию, сколько по силе звучания и методам усиления тех или иных мотивов. Напомним, что существование данного сословия было обусловлено особой моделью осетинского феодализма, с небольшой домениальной запашкой, когда резерв рабочей силы находился внутри домохозяйства.

Первая, вступительная нота прошений - объяснение своего происхождения и, якобы, непонимание своего уничижения через этот фактор. «Предки наши первоначально жили в Тагаурском ущелье в горах. А потому именуются тагаурскими старшинами, которые имели у себя в замужестве вторых жен от фарсаган, и рожденные от них дети называются по обычаям, существующим у горцев, кавдасардами».

В последующих прошениях кавдасарды будут возводить свое происхождение не к отдельным предкам, а к «тагаурскому» и «фарсаглагскому» обществам, настаивая на законности своего происхождения «по горскому обыкновению и обычаям магометан». Здесь делалась явная натяжка, так как кавдасарды существовали и в домохозяйствах, владельцы коих не исповедовали ислам.

Для понимания социального статуса кавдасардов в общественном сознании осетин следует обратиться, на наш взгляд, к источнику социального воспроизводства этого сословия. Напомним, что кавдасард был рожден от владельца и номылус (наложницы, второй жены).

Вариант предания - героической песни о сыновьях Бата, под названием «Бæтæйы фырт Аслæнбег абырæг цæй тыххæй сси» («Почему Асланбек, сын Бата, стал абреком») повествует: «Фыццаг уæздæтта кæй хуыдтой, уыдон иу афтæ кодтой: лæппуæйæн иу йæ ускуырæн афон куы рцыдис уæд иу рæстæгмæ сæ дæлдæртæй чызг æрхаста. Йæ æмсæр адæмæй иу чызг куы 'рхаста, уæд ын-иу ард хæрын кодтой, куыд фыццаг усмæ нал æрцæудзæн, уый тыххай. Фыццаг усæн иу йæ ном «номыл усæй» баззад. Номыл усæй иу цы цот рацыдис, уыдон та иу хуыдтой кæвдæсæрдтæ». («Прежде те, кого называли узденями, делали так: когда молодому человеку приходил возраст жениться, он на время брал девушку из низов. Когда же он женился на равной, то давал клятву, что больше не подойдет к первой. Ее начинали называть номылус, а ее детей кавдасардами»).

Таким образом, понятие «дыггагус» («вторая жена») в общественном сознании осетин было не временным, а социальным. Судя по источникам, часто грань между холопкой и номылус была очень зыбкой. Рассматривая вопрос об осетинских кавдасардах и их отношении к местным феодалам, представители русской администрации отмечали необходимость отмены обычая, по которому «заплативший за номылус двойной калым присваивает в холопство, как ее, так и происшедшее от нее потомство». С другой стороны, переход состояния номылус, как отмечал в своем рапорте за 1867 г. начальник Терской области, был обусловлен калымом, несколько большим против существующего между осетинами».

Итак, статус женщины в доме владельца был обусловлен в общественном сознании осетин ее социальным происхождением и размером платы («калыма»), который был за нее выплачен. По представлениям осетин, двойной калым означал потерю статуса свободной и переход в холопство.

В связи с подготовкой крестьянской реформы и освобождением зависимых сословий, в различные учреждения российской администрации поступали заявления о свободном происхождении «незаконно» закабаленных, в том числе и женщин. Продать девушку зажиточному осетину могли вынудить самые разные обстоятельства: плата за кровь, долг, отсутствие калыма у бедняка и т.д. По данным источников, «проданные в номылус» девушки, затем обращенные в рабство, чаще всего происходили из отдаленных районов. К примеру, «женщина Госа объясняла, что она свободного общества, Трусовского ущелья, фамилии Цаболовых, что лет двадцать назад, когда ей было всего шесть лет, брат ее Гисо Цаболов отдал ее в номылусы Казбеку, но последний обратил ее в холопку и подарил Борукаеву». Другой судебный документ свидетельствует, что в 1850г. куртатинец Тотик Гусов увез из Джавы девушку Фатиму, но, изменив обещание жениться на ней, продал ее Беслану Тулатову за 200 рублей». Тулатов выдал впоследствии Фатиму за холопа своего Мисоста.

Часто инициатором продажи выступали родственники девушки. Осетин Луа Кокашвили, - читаем мы в судебном деле, - сам привозил свою сестру в Алагирское общество и при свидетелях получил полную плату 277 рублей». Цена за девушку, которую звали Налкута (видно, судьба преследовала ее с рождения: Налкута - ненужная, русский аналог Лиша - лишняя), говорит о том, что ее продали в холопство. Положение холопки в домохозяйстве могло быть более сносным, чем в своей собственной семье, поэтому неожиданным оказался итог дела о холопстве Налкуты, заявившей о своем желании остаться в доме владельца, где она прижила дочь, при условии, что последний будет «как до сих пор хорошо содержать ее и похоронит, но обычаю».

Житель Владикавказского аула Асланбек Цалоев объяснял: «По примеру прочих единоплеменников своих несколько лет тому назад купил себе номылуску у закавказского осетина Нога Музиева - девочку семи лет за калым 1.90 рублей». То, что девочка была продана в холопство, а не в «номылусы» свидетельствует условие, высказанное Цалоевым при покупке: «Если она не пожелает жить у меня, и родные не выкупят ее, то я имею право отдать ее кому-нибудь другому». Здесь Цалоев приходит в явное противоречие с обычным правом, по которому главным отличием холопки от номылус был запрет передавать последнюю в чужие руки. Изменение статуса в доме владельца могло вызвать протест со стороны ее родственников, когда они могли проконтролировать судьбу женщины. «Таковые случаи разбирались народом, и были случаи, что по состоявшемуся народному приговору семейство кавдасардов освобождалось от зависимости владельца».

Как отмечает Г. А. Кокиев, переход в состояние номылус мог сопровождаться «соблюдением всех обрядов свадьбы и брака», поэтому «дыггаг ус» могла и не сознавать свое положение.

В 1861г. алдар Эльжаруко Тхостов заявлял, что «лет более пятнадцати назад взял по обычаю номылус... дочь Хадзи Сланова с уплатой ему мною калыма 44 коровы... Не знаю, с какого поводу служанка эта во время моего из дому отсутствия самовольно вернулась в дом братьев ее... и совершенно отказывается от услужения на том основании, что, якобы, сестра Сланова отдана мне ее отцом в законные жены, а не в номылуску по обычаю». Интересна в данном случае аргументация Э. Тхостова, которая многое объясняет в необходимости существования института номылус. Во-первых, Эльжаруко просит возвратить «сестру Сланова» для услужения по-прежнему как номылус, «поскольку он стеснен до такой степени, что должен производить в доме сам все работы, которые по происхождению своему он не мог делать. Во-вторых, замечает Тхостов, правом владения номылус пользуются все подобные ему соплеменники. И, в-третьих, если бы номылус и была бы равного с владельцем происхождения, то она все равно не имела права «выйти из власти его».

По представлениям высшего сословия Тагаурского общества, черная работа не к лицу узденям, а выполнять ее должен черный люд («сау адам»), к которым они относили как фарсаглагов - арендаторов, так и кавдасардов и номылус, не говоря уже о холопах.

Однако поводом к женитьбе на представительнице низкого сословия могло послужить искреннее чувство. Положение «дыггаг ус» в доме владельца зависело и от ее индивидуальных качеств. Так, к примеру, Хадижат Байсонгурова (Гаджи) - кормилица отца Махарбека Туганова (известного осетинского художника) - была номылус его деда Аслангирея. В доме молодую Гаджи полюбили все от «косагов» (холопов) до самого генерала. Обаятельная Гаджи как-то невольно привлекала всех окружающих и не удивительно, что в отличие от других номылус, находившихся почти в равном положении с рабами, - она заняла совершенно особенное положение.

Однако, как бы ни были искренни чувства к номылус, дети от такого «брака» считались кавдасардами, не равными по своему социальному статусу детям от, возможно, нелюбимой, но равной по происхождению и положению законной жены.

Институт номылус, как и кавдасардов, просуществовал в Осетии до крестьянской реформы 1867 г. По представлениям осетин, разница между кавдасардами и холопами заключалась лишь в том, что первых, как и номылус, нельзя было продавать из домохозяйства. Хотя после смерти владельца кавдасарды получали свободу, наделялись землей и в экономическом отношении сравнивались с фарсаглагами, в общественном сознании осетин они и тогда обладали низким социальным статусом. Понятие «достоинство» - больное место для кавдасардских прошений. Свое равенство с другими сословиями они, в отличие от фарсаглагов, подчеркивали не столько перечислением своих заслуг перед правительством, сколько доказательством равноправия, равного достоинства с тагиатами и фарсаглагами. «Тагаурцы не могли предпринимать на нас никакого насилия, если предпринимали, то и мы сами не уступали им», «таковые мы имеем права и таковые наши права будем защищать до последней нашей возможности», - заявляли кавдасарды.

Кажется, больше всего оскорбляло авторов прошений непризнание их достоинства русским правительством, что выражалось в том, как последнее распределяло, по их мнению, награды. Кавдасарды отмечали, что «общество» их «несмотря на то, что 600 дворов, а награждены от правительства только 12 человек медалями и знаками отличия», хотя «наравне с живущими... именуемыми тагаурцами, фарсаглагами отбывают все возлагаемые от правительства повинности. Многие кавдасарды бывают ранены, но за все, то тагаурцы и фарсаглаги вознаграждаются, но кавдасарды же, не видя ничего через что, признают себя совершенно обиженными против тагаурцев и фарсаг, равно и других обществ».

Итак, важнейший вопрос, волновавший осетин XIX в., касался их нового социального положения в системе Российского государства. Каждое осетинское общество и сословие по-разному понимали складывающуюся социальную иерархию в соответствии со своими экономическими и политическими интересами. В общественном сознании крестьян всех осетинских обществ в понятие «старшинство» вкладывался временной, генеалогический смысл. Для высшего сословия Алагирского, Куртатинского и Тагаурского обществ «старшинство» - это сословная категория, на основании которой Российское правительство должно было, по их мнению, присвоить им звание, равное российскому дворянству. Общественное сознание осетинских крестьян XIX века отражало иную тенденцию, согласно которой отношение России к осетинам должно было строиться не на основе иерархической структуры, существовавшей в традиционных осетинских обществах, а в зависимости от их службы и преданности России.

Особенность кавдасардских прошений заключалась в желании преодолеть свой низкий социальный статус в общественном сознании осетин не столько посредством доказательства твоей преданности России, сколько через утверждение своего равноправия и равного достоинства с тагиатами и фарсаглагами.

Примечания


Центральный государственный архив Республики Северная Осетия - Алания.
1. Ф. 12, оп.6, д. 73.
2. Ф. 12, оп.6, д. 91.
3. Ф. 12, оп.6, д.240.
4. Ф. 113, оп.1, д. 86, 89, 92, 93, 94, 98, 108, 109, 111, 120, 122, 123,14621.
5. Ф. 113, on. 1, д. 98.
6. Ф. 113, оп.1, д. 120.
7. Ф. 123, оп.6, д. 222.
8. Ф. 233, оп.1, д. 3.
9. Ф. 233, оп.1, д. 4.
10. Ф. 233, оп.1, д. 5.
11. Ф. 233, Оп.1, д. 10.
12. Ф.262, оп.1, д. 4.
13. Ф. 291, оп.1, д. 2.
14. Ф. 291, оп.1, д. 3.
15. Ф. 291, оп.1, д. 6.
16. Атоян А. И. Социальная маргиналистика. О предпосылках нового междисциплинарного и культурно-исторического синтеза//Политические исследования, 1993, N6.
17. Баев Г. Боевая служба осетин. - Владикавказ, 1991.
18. Бзаров Р. С. Три осетинских общества в средине XIX века. -





Источник: Газданова В.С.Золотой дождь. Исследования по традиционной культуре осетин. Владикавказ, 2007









Автор: Humarty   

Популярное

Поиск

Опрос

Через поисковую систему
По ссылке
По совету знакомых
Через каталог
Другое



Календарь
«    Март 2024    »
ПнВтСрЧтПтСбВс
 123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

Архив
Сентябрь 2015 (3)
Август 2015 (2)
Июль 2015 (7)
Июнь 2015 (10)
Май 2015 (9)
Апрель 2015 (4)

Реклама