В юридической жизни осетин присяга - ард - занимает одно из самых видных мест в ряду тех действий, совокупность которых составляет собственно обычное право осетин. Это, во-первых, потому, что она была единственным целесообразным и простым юридическим институтом, способным, не разжигая страстей народа в его и без того анархической жизни, погашать юридические действия характера уголовного и гражданского; во-вторых, потому, что она приобрела большую популярность в жизни осетин, регулированной обычаем, такую популярность, что в самом сознании народа она долго и долго жила, и теперь не без борьбы уступит юридическую арену действию новых судебных реформ, и, в-третьих, по своей оригинальности, как образчик правовой нормы в сфере юридических понятий и представлений осетин. Вот почему мне кажется, что присяга по обычному праву осетин имеет большой интерес и заслуживает особенного внимания.

Для разоблачения известного преступного действия или гражданского правонарушения, которое тоже рассматривалось как преступление, обычным правом осетин установлено три способа, которые вместе с тем составляли средства судебной защиты: 1) комдзог - доказчик, 2) ӕвдисӕн - свидетель и 3) ард присяга. Ими пользовался потерпевший чрез посредство суда для обнаружения виновника преступления или нарушителя права; впрочем, он мог пользоваться еще вещественными доказательствами.

Комдзог - свидетель, обличитель, который на суде должен был доказать совершение известного преступления обвиняемым; он должен был открыть субъект преступления, указать последовательно на все обстоятельства, при которых совершено преступление или правонарушение, очевидно, обязанность очень трудная при том самовластии отдельного лица, которое характеризует жизнь осетин. Поэтому, сознание народа соединило обязанность комдзога известною страховою премиею, в виде материального вознаграждения в его пользу с потерпевшего, размер которого зависел от уговора комдзога с потерпевшим. К тому же трудность его обязанности еще более увеличивалась тем, что, в случае безуспешности открытия субъекта правонарушения или маловажного преступления, он сам становился на месте ответчика и удовлетворял потерпевшего как виновная сторона. Из этого ясно, что значение и роль комдзога отличны от значения и роли других свидетелей, служащих по преимуществу для представления косвенных улик, без обязанности открывать виновника преступления; отчего он, комдзог, и получает название «доказчика», отличное от названия «свидетель» - ӕвдисӕн. Что же касается до этого последнего, до значения его в судопроизводстве осетин, то, как я сказал выше, свидетели служат по преимуществу для представления косвенных улик; они не обязаны непосредственно доказывать виновность обвиняемого, или совершение им самого преступления. Сейчас сказанное о доказчике и свидетелях имеет тесную связь с настоящим предметом.

Если комдзог уличал подсудимого в совершении им преступления так, что у судей (тӕрхоны лӕгтӕ) не осталось никакого сомнения, или же уличали свидетели, в показанных ими обстоятельствах, от которых зависит разоблачение преступления, то задача суда решена: ему оставалось только, смотря по важности преступления, определить меру материального вознаграждения, провозгласив ее, и идея правосудия вполне удовлетворена. Другое дело, когда показания комдзога и свидетелей не убеждали вполне судей в виновности обвиняемого, что было, разумеется, чаще всего при легальности мести в жизни осетин, стеснявшей совесть судей, или, когда показания комдзога и свидетелей требовали еще, по сознанию и разумению судей, подтверждения, или нуждались в доказательной силе, или, наконец, когда потерпевший привлек обвиняемого к суду по одному голому подозрению (дау, по-осетински), основанному чаще всего на неблагонадежности поведения и, тем не менее, служившему, по обычному праву, за неимением других улик, достаточным поводом привлечения к суду, - в этих случаях потерпевшему стоило лишь произнести известную фразу, служившую в юридическом сознании народа актом предания суду: «Дело мое никуда не должно направляться от тебя, сердце мое неспокойно в отношении тебя, подозревать мне больше некого, потому я требую от тебя «обычай старины», - и подозреваемый не мог никак уклониться от суда. В этих только трех случаях, а не, безусловно, всегда, как говорит ошибочно доктор Пфаф, в своей статье «Народное право осетин», когда виновность судимого не могла подлежать даже никакому сомнению, суд должен был назначать присягу - ард - ответчику в свое оправдание и доказчику и свидетелям в доказательство справедливости ими показываемого против обвиняемого. Я думаю, иначе и быть не могло: присяга никоим образом не могла быть назначаема всегда, когда даже истина и без того была очевидна для судей и они не желали умышленно скрывать се. Простой здравый смысл говорит, что в последнем случае присяга неуместна, и она была бы лишь бесцельною и безжизненною юридическою формальностью в судопроизводстве осетин, не оправдываемой никакой целью ни в общественной, ни в юридической жизни народа. Утверждать противное значило бы - обвинять осетин в крайнем бестолковии, в неумении искать даже практического смысла и целесообразности в своих юридических институтах; но больше всего это значило бы - не принимать всей важности значения присяги в сознании народа, а равно и практического значения ее в его юридической жизни. О таковом значении присяги, как о самой сути, можно сказать, настоящего предмета, я не пропущу сказать ниже в своем месте. А теперь, говоря о присягоприимцах, я должен сказать, что по общему началу обычного права осетин ими могут быть только ответчик, доказчик и свидетели, первые с присяжниками или без них, все в зрелом возрасте, низший предел которого 15 лет. Доктор Пфаф слишком произвольно относит к ним истца или потерпевшего.

Почему назначалась присяга ответчику или обвиняемому, когда виновность его могла подлежать еще сомнению, это понятно, полагаю, всякому, даже не знатоку обычного права осетин: ответчик не мог быть обвинен судьями по критике улик и по внутреннему убеждению, однако по обстановке преступления они сомневались еще в том, чтобы он был уже совершенно прав, поэтому они давали ему в руки средство судебной защиты, средство оправдаться на суде, которое, по святости присяги в народном сознании, вместе с тем, косвенно, служило средством разоблачения истины. Под присягой он должен был клятвой торжественной отрицать проявление своего деяния в взводимом на него преступлении. Судьи находились бы в безвыходном положении решить дело; они не могли бы кончить его при всем своем желании, ни в смысле присуждения, приговора, по недостаточности улик, ни в смысле отказа в жалобе, по имеющимся основаниям, если бы не выручал их из такого безвыходного положения юридический инстинкт народа установлением в своем праве решительной присяги. Судьи назначали ее ответчику, чтобы он «очистился» сю, как говорили и говорят осетины, от взводимого на него деяния. До водворения русской власти в Осетии, она назначалась ответчику одному, во всех делах, в важных и маловажных. Со времени же занятия Осетии, в делах, важных, как, например, кровных, назначалась она ответчику с присяжниками, т.е. с двумя, тремя и более родственниками, которых указывал обыкновенно потерпевший. Русское правительство, заметив большую, кровную, солидарность между сородичами осетинских родов, воспользовалось ею для придания в юстиции народной большей важности присяге, установив и ближайшим родственникам обвиняемого присягать за своего сородича, так как предполагалось основательно, что в силу таковой родовой солидарности они должны были знать - совершил ли преступление или не совершил сородич их. Требование это живо и крепко привилось к судопроизводству осетин, так как оно, как нельзя лучше, соответствовало родовым их понятиям и привилось так, что его невозможно принять за обычай, чуждый собственно осетинского творчества юридической жизни. Назначаемая для ответчика присяга была в самом деле очистительной, почему она так и называлась в практике бывшего окружного осетинского суда.

Затем, присяга - ард - назначалась доказчику одному в делах маловажных и доказчику с присяжниками в делах важных (и здесь присяжники явились со времени русской власти в Осетии), если доказательства его или он сам своею личностью, своим поведением в обществе заставляли сомневаться судей в основательности и справедливости этих доказательств. Свидетелям же назначалась она одним без присяжников. Доказчик со своими присяжниками и свидетели клятвой торжественной должны были подтвердить свои улики против обвиняемого. Такова была сущность присяги по обычному праву осетин.

Юридические последствия присяги - ард'а - зависели от того, принята ли она ответчиком с его присяжниками и свидетелями, или не принята, так как они могли, принять ее или не принять. Принятие присяги ответчиком с его присяжниками, если они назначались ему, оправдывало его по суду; равно, как принятие присяги доказчиком с его присяжниками и свидетелем, в доказательство справедливости их улик и показаний против обвиняемого, окончательно осуждало этого последнего: он должен был уже удовлетворить потерпевшего в том размере, какой будет указан судом в его приговоре. Непринятие присяги ответчиком, или обвиняемым, с его присяжниками влекло за собою безусловную обязанность последнего удовлетворить потерпевшего. Принятие или непринятие присяги столько же зависело от самого обвиняемого, сколько и от его присяжников, если они назначались ему. Стоило одному или двум из присяжников отказаться от присяги, не принять се в оправдание обвиняемого, «не снесть присягу», как выражаются осетины, чтобы присяга считалась «непринятою - несъеденною» и чтобы тем заставить отвечать ответчика, как обвиненного. Можно понять отсюда, в какой зависимости находился обвиняемый от своих присяжников. Эту зависимость прекрасно понимали как присяжники, так и потерпевший, и они часто, в особенности в последние 30 лет, когда родовые распорядки и родовая солидарность быстро стали колебаться в Осетии, злоупотребляли ею: присяжник, не расположенный к своему сородичу - обвиняемому, вымещал на нем свое недоброжелательство, делая его «обвиненным» отказом своим принять присягу за него, хотя бы он был убежден в невиновности своего сородича; равным образом и потерпевший, желая заставить быть обвиненным известное лицо, указывал ему присяжники таких родичей, которые состояли с ним в открытой вражде или которые поклялись никогда и ни за что не принимать присяги.

Непринятие же присяги доказчиком, его присяжниками и свидетелем тоже оправдывало обвиняемого. Как видно из всего сказанного, - присяга по обычному праву осетин имела решительное значение, подобно тому, как это имеет место в обычном праве кабардинцев, чеченцев, кумык и др. Такое же решительное значение имела она в грузинском праве по Уложению Вахтанга. Между тем в развитых европейских законодательствах присяга не имеет такого решительного значения: там свидетели ею подтверждают, что показываемое будет только истина, так, что за присягой следует еще суд, полная и свободная оценка и критика улик, прямых и косвенных; притом, там ответчик не допускается к присяге вовсе.

Понятно после этого, что назначение присяги истцу ничем никакой логикой юридических соображений не оправдывалось бы в обычном праве осетин. Поэтому оно действительно и не выработано там. Если где и назначалась иногда присяга истцу, то это не что иное как отступление от общего начала юридических обычаев, которые положительно запрещают истцу принимать присягу в справедливость своего иска или своей жалобы. Напротив того, истец мог не принимать ее даже относительно количества искомого по суду вознаграждения, если бы того требовал ответчик. Если бы обычай назначал присягу истцу, это бы значило, что тот же обычай косвенно санкционировал бы распущение суда и безеудие в юридической жизни, что очень и очень нелогично. Все сводилось бы к порядку совершенно частного компромисса между истцом и ответчиком. Так как присягой погашался иск, т.е. обвиняемый считался принятием присяги оправданным, то принятием присяги истцом тоже погашался бы иск, но в смысле безусловного удовлетворения истца. Так, что при таком обычае народ очень скоро пришел бы к заключению, что нет надобности ему в суде, незачем ему без толку усложнять свою расправу, когда дело всегда так или иначе может решиться между истцом и ответчиком принятием первым присяги или непринятием. Принятием присяги истцом иск погашался бы в положительном смысле; непринятие же присяги погашало бы иск в смысле отказа. При этом, как видите, суд становился бы излишним, можно было бы обойтись и без него. А между тем никто, конечно, не может указать ни одного момента в жизни осетин господства безсудия и порядка полюбовного частного соглашения между сторонами. Господство решительной присяги в юстиции осетин, можно сказать, вызвано и было поддерживаемо необходимостью. Раскрытие истины, преступлений, субъектов преступлений путем косвенных улик в судопроизводстве данного народа предполагает значительное общее и юридическое развитие его. Ни история, ни предания, ни память старых людей не указывают, а сами мы не застаем постоянного приложения косвенных улик в процессуальных приемах осетинского суда. Жизнь осетин до наших дней была полна патриархальностью и родовыми распорядками. А при таких условиях невозможно было постоянное приложение косвенных улик в процессе: беспристрастие и совесть судей должны были постоянно находиться под давлением силы каждого заинтересованного лица и его рода. Свободная критика улик, представлявшихся против обвиняемого, была опасною для судей: она могла быть понята как факт недоброжелательства судей к обвиняемому и его роду и потому послужить для последнего основанием к преследованию судей, как недругов. При таком порядке весьма естественно, если в процессе осетин господствовала решительная присяга, если большая часть дел решалась такой присягой. Возникает вопрос: заключала ли присяга - ард - столько гарантии для правосудия народа, чтобы она могла служить рациональной процессуальной формой и средством раскрытия истины в продолжении, по крайней мере, многих столетий, если не тысячелетий, в народной юстиции осетин? На этот вопрос, не задумываясь долго, отвечу: Да, заключала, и до тех пор заключала, пока религиозные представления, суеверия и мифология, составлявшие основу присяги, были крепки в народе, а стали они ослабевать только теперь, при столкновении осетин с европейскою жизнью и цивилизациею. Осетины веровали, и отчасти веруют и теперь, в покровительствующие божества - дзуары, кроме верования в единого бога по догме христианской или мухаммеданской религий, которое перед первого рода верованиями всегда отходило на второй план. Каждая местность Осетии имела своего дзуара, покровителя. Были впрочем, и общие дзуары, как Уастырджи и Тбауацилла. За этими общими божествами тянется целый сонм второстепенных местных божеств, как Хархы - дзуар по Военно-Грузинской дороге, Фарныджы - дзуар в Ганалгоме в горах, Уасхо в Кани, Кау-зад в Тменикау в горах, Фыры дзуар в Даргавс, Дзивгисы - дзуар в Куртатах, Дзири - дзуар - тоже, Мкалы - габыртӕ в Алагире, - Холысты - Саниба - тоже, Хетаджы - дзуар в Суадаге, Гудзи - дзуар в Реданте, Татар - Туп - ниже Николаевской станицы, Аларды в Куртатах в Кора, Авзандаджи - дзуар в Куртатах в Кора, Тхост в Алагире в Унале, Саубараджы - дзуар в Алагире, Гутыры - дзуар в Нарах и т.д. По представлениям народа, они были деятелями всяких земных благ, заступниками и покровителями несчастных и гонимых, наставниками людей в добре и зле и неумолимыми карателями за людские прегрешения. Верования в дзуары пользовались всегда большим уважением, большим кредитом у осетин: они, так сказать, были проникнуты до мозга костей этими верованиями. С какого времени осетины держатся этих верований - неизвестно. Предметы живого почитания составляли еще: память покойников - мӕрдта, которая была дорога и свята для всякого осетина, можно сказать, до самопожертвования: осетин готов был пожертвовать собой, лишь бы память его покойников осталась непоруганною, в неприкосновенности; святость неба; святость земли и, в период христианства и мухаммеданства, святость «Бога всемогущего. Бога единого, создателя света».

Всякие прегрешения перед дзуарами, небом, землею, перед своими покойниками и богом считались всегда страшными преступлениями, за которые эти божества наказывали людей неумолимо строго, не только за прямую вину перед ними, блиставшими в сознании народа страшною карательною мощью, но и за один призыв, одно обращение к ним, сделанное в свое оправдание ложно, и, как увидим ниже, не менее строго наказывались и общественною совестью. Оскорбившие дзуара бранным словом наказывались им или лишением языка, лишением зрения, или каким-либо неизлечимым увечьем или тяжкою продолжительною болезнью, или ударом молнии его самого или кого-либо из его ближних. Глумившиеся над дзуарами превращались ими в горные скалы; неисправные и неопрятные жертвопряносители - тяжкою продолжительною болезнью или ударами плети самого дзуара. Отведавшие из яств, предназначавшихся для воздаяния и приношения дзуару, прежде совершения обряда воздаяния, будут ли те мужчины, женщины или маленькие дети, - наказывались искалечиванием. Но самая страшная кара дзуара постигала похитителей даров его из капища, лиц, переставших веровать в него и приносить жертвы, и клятвопре тупников его именем: они не только со всем домом, но и целым родом обрекались на поголовную гибель, - по-осетински, бын. Оскорбившие своих и провинившиеся перед ними наказывались или нищетой, тяжкою болезнью или гибелью целым домом. А такими оскорбителями покойников и виновными перед ними считались ближайшие родственники, которые сами поносили или допустили посторонних лиц поносить их и посвящать им разные гады, а не те посторонние лица, которые непосредственно оскорбляли их. Оскорблявшие же святость неба и земли наказывались или ударом молнии или нищетой, или гибелью целым домом от завалов горных, от наводнения и проч. Оскорблявшие и оскорбляющие святость «Бога единого, Бога всемогущего и создателя света» наказывались и наказываются бесконечно разнообразно по воле Божьей.

Вот в самых общих чертах верования осетин. Из этих общих черт можно уже видеть, что они заключали много в себе слишком грозного, сурового, подобно природе горной Осетии, действовавшего застращивающим образом на воображение и сознание народа, чтобы заставить его боязненно благоговеть перед теми высшими существами, вокруг которых группируются эти верования. Ложный призыв или произнесение имени высшего существа, или святости, в свое оправдание или в справедливость показываемого, считались дерзким попранием и поруганием этого имени, следовательно, нарушением веры, за которое должно ожидать свыше, но понятие народа, в возмездие страшные кары - фыдӕх, далеко превозмогавшие все выгоды, ожидавшиеся за ложным призывом или произнесением имени. Отсюда понятно, каким высоким значением, кредитом должно было пользоваться в обществе это обращение к имени высшего существа или высшей святости, как трудно было для осетин легкомысленно призывать высшее имя, не рискуя своим благоденствием, земным счастьем. В виду такой святости высшего имени в обществе, юридическое сознание осетин эксплуатировало его в пользу народной юстиции, установив присягу этим именем. И действительно, ард - присяга - была для высокого осетина всегда не только святым актом, которым он, так сказать, застраховывался в верности и истине, но самое слово «присяга» поражало его суеверную натуру даже своим чисто внешним фонетическим строем: один звук ард'а был страшен для осетина и он выслушивал его всегда с каким, то благоговейным страхом. Всякий осетин думал и был убежден, что он обратит карательную силу присяги на себя и своих ближних, - мӕнг ардыл фӕцӕудзӕн (ложная присяга обратится на него), как говорят осетины, - если только присягают ложно, «Род Дудиевых принял ложную присягу, говорит предание, именем Саубарӕджы-дзуара (патроном черного всадника, т.е. воров) в Алагире и потому его постигла поголовная гибель - бын. Дуда М. с его потомством тоже продолжает предание, потому погиб. Для Беслана С. с его 7-ю сыновьями ничего не было святого, - ничего они не боялись, обижали бедных людей, наводили на них ужас своим хищничеством.

Принять присягу для них ничего не значило; когда даже видели их в лицо, - они легко отделывались принятием присяги. За это их и постигла ложная присяга: они были сосланы в Сибирь, где погибли все до одного». Вот несколько из многих тысяч преданий, в которых рассказывает народ, как сила ложной присяги поражает присягоприимца и его ближних. Святость присяги так далеко зашла в сознании народа, что сама «присяга» - ард - стала святостью, которой можно было присягать. Так, осетины клянутся и говорят теперь еще: «Именем присяги божией уверяю тебя!», «Да обратится на меня присяга божия, если я сделал, слышал!», «Да обратится на меня присяга земли!», «Да обратится на меня присяга вот этого хлеба!», «Да обратится на меня присяга золота, серебра!», «Присягой этим светом клянусь, я тебя не видел!», «Присягой вот этими людьми!», А слова: «Да обратится на тебя присяга божия, - да обратится на тебя присяга земли!» и т.п. были словами пожелания страшного проклятия Бога, земли и тому подобное. «Ведь одно слово «ард» великое дело» восклицали и восклицают, и теперь осетины: «как ее принять!» Святость присяги была так велика в сознании осетин, что было предосудительно прибегать к ней часто; частое принятие присяги умаляло честь и доброе имя каждого присягоприимца в глазах общества, ибо предполагалось, что обращавшиеся с этой святости часто - непременно, хоть один раз, да нарушали ее, так что на каждого из них смотрели, как на смелого и дерзкого грешника, злоупотреблявшего именем святости, и потому как на человека с очень подозрительною честью и репутациею, для которого ничего не существовало святого или недозволенного. Их окрещивали «мӕнг-ардами» - лжеприсяжниками, хотя бы они не были никогда уличены или обвинены в лжеприсяге, - или «не имеющими присяги», и они не могли уже пользоваться в обществе репутацией «почетных и справедливых мужей» (хорз раст лӕгтӕ). Вот почему было всегда очень много лиц в осетинских обществах, которые, страшась святости присяги вообще, зарекались раз навсегда никогда не принимать присяги, при каких бы то ни было обстоятельствах, чтобы не рисковать «обратить на себя ложную присягу»; потому они часто становились даже кровниками, уплачивали охотно за мнимую кровь или со стоическим самопожертвованием сами делались невинными жертвами кровоместников, оставаясь верными все таки своему зароку - «не присягать ни за что и никогда». Однако из того, что частое принятие присяги колебало и роняло репутацию присягоприимца, не следует еще, как думают некоторые, не понимающие значения присяги в судопроизводстве осетин, чтобы он имел право оскорбляться требованием потерпевшего - «дать ему обычай старины», т.е. присягнуть: присяга была судебным доказательством и вместе с тем для обвиняемого средством судебной защиты. Значит, по обычному праву, прибегать к ней можно было каждый раз, когда это кому нужно было и, разумеется, никто не имел права думать, что требованием присяги от лица покушаются на его доброе имя, ибо потерпевший, требуя присяги - ард - от подозреваемого, требовал только удовлетворения по народному праву, не больше.

Наконец, было много обстоятельств, которые укрепляли и возвышали святость присяги еще более в сознании осетин. Легкомысленных и недобросовестных присягоприимцев общественная совесть наказывала непомерно строго: она публично, через крикуна (глашатая) (фидиога) бесславила их, оглашая «мӕнгардами» т.е. лжеприсяжниками, и с той поры им уже буквально невозможно было оставаться в том обществе, где они обесславлены, ибо они лишились всякого кредита в том обществе, и оно избегало их, как опаснейших своих врагов; а в частной жизни осетин ругань «мӕнг-ард» - «лжеприсяжник» - служила очень часто началом кровавых расправ и родовой мести. Во-вторых, публичность, в иных местах Осетии, и особенная обрядность и торжественность, с коими сопровождалось принятие присяги, обязательно располагали к признанию святости присяги. Так как принятие присяги считалось делом весьма важным в общественном сознании, то оно, понятно, всегда интересовало общество и происходило постоянно на его глазах. В важных делах, о дне и месте присяги оповещались родные и знакомые как потерпевшего, так и присягоприимца, которые сходились к назначенному для присяги месту, по преимуществу - к капищу местного дзуара, так как присяги по большей части принимались именем дзуара; или к могиле убитого, или к спорной земле и т.д. Собрания были особенно многолюдны на присягах по кровным делам. Сюда стекались все сородичи потерпевшего и приисягоприимца в полном вооружении. В почтительном отдалении от места клятвы, по одну сторону становились одни, по другую - другие, посередине частные люди, обязанность которых состояла в обезоружении родственников потерпевшего и присягоприимца на месте присяги, в свидетельской роли принятия присяги и в устранении возможного столкновения между сторонами, если бы возникло какое-либо недоразумение относительно присяги. Затем, выступали потерпевший и за ним уже присягоприимец со своими присяжниками, становились перед дзуаром и, с простертою палочкою или со снятою с головы шапкою по направлению дзуара, торжественно и громко, обнажив голову, произносили клятву именем дзуара: «О Уацилла (или о Уастырджи)! да съем болезни твои, - сила твоя велика! если я знаю что-либо лихого или доброго касательно взводимого на меня дела, то погуби меня вот со всеми теми родственниками! Да обрати присягу твою на мое потомство!» или именем дзуара и бога вместе: «О боже, создатель света! О великие дзуары! Если я знаю что-либо доброго или лихого по настоящему делу, то обратите на меня и потомство мое проклятие ваше! Если же меня напрасно не оставляют в покое, то не прощайте им этого!» После произнесения клятвы присягоприимец бросал вперед палочку, которую держал в руке. Палочка служила, по народному понятию, присягоприимцу средством отвода страшных последствий присяги от себя и своих ближних: полагали, что присяга «обращалась к палочке». Бросая от себя палочку, присягоприимец как бы бросал от себя вместе с палочкой и последствия присяги. По принятии присяги обвиняемым, все многочисленное собрание, оставив принявшего присягу еще на месте, поспешно, обыкновенно скорым бегом, удалялось оттуда и расходилось по домам, стараясь еще долго после того, недели две по крайней мерс, не встречаться в присягнувшим, ибо каждый осетин, как я сказал выше, был того убеждения, что присягнувший обращает силу ложной присяги не только против себя и своих ближних, но и против каждого члена общества, который первый встретится с ним по принятии ложной присяги. Поэтому неудивительно, что в каждом говорило чувство самосохранения и оттого каждый от присягнувшего убегал и прятался долго, не исключая даже домашних; оттого и он сам, заранее заготовив себе достаточную провизию в каком-либо уединенном месте, не возвращался обыкновенно в продолжении двух и более недель домой. Особенно торжественно принималась присяга в обществах Нарском, Закинском и Мамисонском. Там присяга была обставлена более обрядностью и торжественностью, чем в других местах Северной и Южной Осетии. Вот как рассказывает о принятии присяги в этих обществах один выходец из Закинского общества:
«В этих обществах присягали именем Хохы - дзуара (горный дзуар). За неделю до принятия присяги, присягоприимец и его присяжники, если он присягал с присяжниками, соблюдали необыкновенную чистоту, опрятность, скромность и воздержание в половом отправлении. В день принятия присяги, вечером, они одевались в белое одеяние, в белую шапку и носки из белой бумажной материи и, объявив жителям, что присягоприимец и его присяжники идут на присягу и чтобы поэтому никто не выходил из дому, отправлялись на присяжное место, где и принимали присягу. Однажды назначила нам, нашей фамилии, фамилия Гаджитӕ присягу в лице лучших мужей своих. Дело было так: какой-то Боба из Гаджитӕ нарский житель, был на охоте, свалился где-то в пропасть и погиб там. Гаджитӕ стали подозревать нас, именно Эпре из нашей фамилии, в убийстве Боба, на том основании, что у Эпре была такая же жирничка, как у Боба; потому они стали требовать от него «обычай страны», т.е. присягу. Мы же, родственники Эпре, убедились, что на него наговорили напрасно, поэтому согласились принять присягу. В присяжники Эпре фамилия Гаджитӕ назначила: Таги, Цега, Идарыко, Занга и Бурдына. Вечером они отправились к сборному месту - к перевалу, взяв с собой шашлык, араку и пышек. Гаджитӕ были уже там. Утром другого дня, не взошло еще солнце, как Эпре, со своими присяжниками, и Гаджитӕ пришли к присяжному месту - к Хохы дзуару. «О боже и Хохы дзуар! Если Дзайта (это наша фамилия) виноваты, то пожалейте нас, если же не виноваты, не накажете нас, а накажите тех людей, которые подстрекали нас!» - взмолился Хабилы Гаджитӕ до присяги. Наши приступили к присяге: «О Боже! Не знаем даже, что за мужчина был Боба. О Хохы - дзуар! Клянемся именем твоим, что мы ничего не знаем по настоящему делу! Я бы не заставил, добавил Эпре, своих родственников вместо кровной платы принимать ложную присягу!» Так приняли они присягу и воротились к перевалу. Здесь провели весь день, по наступлении же ночи они разошлись. С того времени все наши родственники ежегодно, по очереди, в день принятия присяги устраивали торжественное моление. Таукан Гаджитӕ к концу года погиб, Хабилы тоже к концу года, - Гаута Гаджитӕ тоже: это потому, что они заставили нас напрасно присягнуть. Говорят, когда Хабилы умирал, он восклицал: «Говорил я вам: не заставляйте напрасно присягать! - Сыновья! Режет меня Хохы - дзуар!.. Да, я забыл сказать тебе, куда делся Боба. Спустя немного времени после принятия присяги нашей фамилией, один охотник нашел в пропасти труп Боба; жирничка тоже оказалась при нем. Верно, он был снесен обвалом». В этом рассказе довольно хорошо и полно изображена самая процедура присяги, а потому я отдельно повторять процедурную сторону присяги уже не буду.
Сказать о сущности, значении и процедуре присяги - ард'а, я скажу теперь о родах и видах присяги. Родов присяги два: первый род - положительных присяг, т.е. произнесение клятвы именем народных божеств и святостей, в широком смысле слова; второй род фыдкӕнд или фынгкӕнд, т.е. соизволение посвящать покойникам гадов или падаль.

К присягам первого рода относится присяга дзуар'ами. Она считалась всегда присягой первостепенной важности, по такой-то важности и святости самих дзуаров в сознании народа. Поэтому, к ней прибегали чаще всего: в ней больше других присяг находили залога к открытию истины. Она назначалась по преимуществу в важных делах, как то: в делах по убийству - кровных, поранению, растлению и изнасилованию девиц и женщин, по противоестественному совокуплению, по крупным кражам и т.п., исключительно по желанию потерпевшего, а в делах маловажных, - в малых кражах, судом.

Другой вид присяги этого рода - присяга Богом - Ард хуыцауӕй, по правилам религии христианской и мухаммеданской. Клятва произносилась и произносится именем Бога Всемогущего. Присяга эта стала входить в употребление сравнительно очень недавно. Христианство было известно с давнего времени осетинам, благодаря Грузии. Только оно никогда не могло привиться к ним как формальная религия со своими догмами. Они так же легко, как принимали христианство из уст миссионеров, приходивших из Грузии периодически сеять, возобновлять и освежать слово Божие в Осетии, - променивали его опять на свои языческие верования и представления, к которым они, по уходе грузинских миссионеров, так охотно возвращались в виду отсутствия правильной, постоянной пропаганды из школ и церквей. Потому и в своей юстиции они, сроднившись с собственными языческими представлениями, присягали по преимуществу именами своих народных святынь и божеств - дзуаров, сопоставляя впрочем, также часто в клятве слово «дзуар» с христианским «Богом - создателем света», что видно из вышеприведенных клятв. Это преобладание дзуаров в верованиях осетин продолжалось очень долго, вплоть до наших дней. Оно порождало и преобладание присяги «дзуарами» над присягой «Богом», продолжавшееся тоже почти до наших дней. В 1858 году, полковник Мусса Кундухов, бывший начальник Осетинского округа, в своей прокламации и записках увещевал подведомственных ему осетин отказаться от «бездушных истуканов и идолов, заслуживающих лишь презрение», и молиться христианам и мухаммеданам в церквах и мечетях.

С утверждением русской власти в Осетии, т.е. с 1831 года, правительство, в устроенных им для народа судах, требовало отправления присяги по христианскому пли мухаммеданскому обрядам; с того времени присягали, и то только в правительственных судах, по обрядам этих религий. Но народ все-таки предпочитал свою присягу и потому чуть ли не большинство его не обращалось к правительственным судам, кончая дела в среде своей присягой дзуарами. Равным образом и присяга перед алкораном, по преимуществу в мечети, не могла иметь места в правосудии осетин почти до водворении русской власти в Осетии, т.е. до 1825 года, так как только около этого года стал распространяться исламизм в Дигории, в Тагаурском обществе - в аулах Кобан, Саниба, Канн, Цми, Фудхузе, жители коих частью впоследствии выселились на плоскость, и отчасти в Куртатинском и Алагирском обществах. С 1831 года правительство стало в своих судах требовать от мухаммедан отправления присяги по мухаммеданскому обряду. Не смотря на это, мухаммедане - осетины в своей среде, в своих медиаторских судах, не прибегали к этой присяге вплоть до шестидесятых годов; они видели в ней мало святости и кары для клятвопреступников и, следовательно, мало залога для открытия истины. От этого, как мухаммедане, так и христиане гораздо охотнее принимали мухаммеданскую или христианскую присягу, чем собственно осетинскую народную присягу, шли даже на ложную присягу, оправдываясь: «что эта за присяга (мухаммеданская или христианская)! Вот наша присяга, так эта присяга настоящая, ее трудно принять!» Христианская и мухаммеданская присяга получили окончательно постоянное действие и применение в юридической жизни осетин только с правильной организацией правительственных судов, т.е. с 1858 года, с устройством горского словесного суда.

К этому же роду присяги относится присяга убитым лицом. Эта присяга была очень популярна в жизни осетин и потому к ней прибегали очень часто. Она состояла в следующем: лицо, которое подозревали в убийстве, - присягоприимец, - при многочисленном стечении народа, сам один или в сопровождении присяжников, должен был явиться на могилу убитого, взяться за памятник убитого одной рукой и произнести следующую фразу: «Покойник! Если я к чему-либо причастен в убийстве твоем, да буду тебе конем на том свете, да взять мне все грехи твои па том свете!», после которой три раза обходил могилу покойника кругом. По произнесении этой клятвы присягоприимцем потерпевшие протягивали ему руку примирения, и он считался уже правым. Клятву эту называли самопосвящением - хифалдисын. В ней заключалось, по понятию народа, довольно много сраму для присягоприимца. потому мало кто решался принять эту присягу, делаясь охотнее кровником, чем выносить посрамлявшее действие этой присяги, и тем более еще, что принявшие эту присягу пользовались подозрительною репутациею, - их называли фӕлдыст - посвященными. Посрамлявшее действие ее увеличивалось еще более, когда потерпевшие, имея темные догадки или предчувствия о совершении убийства присягоприимцем, чтобы сделать принятие присяги более трудным или даже невозможным, надевали ему на шею животную кишку с кровью, называвшуюся красной кишкой, и, водя его кругом могилы и коля кинжалами кишку, чтобы текла из нее кровь, заставляли произносить вышеприведенную фразу.

Далее, присяги золотом, серебром, скотом и хлебом, тоже виды этого рода присяги, имели место при кражах или причиненных убытках в такого же рода имуществах, т.е. в пещах золотых, серебряных и т.п. Подозреваемый в похищении золотых и серебряных вещей обыкновенно присягал: «Клянусь присягой вот этого золота или серебра, - я ничего не знаю по настоящему делу!» или: «Да обратится на меня присяга этого золота или серебра, если только я знаю что-либо по настоящему делу!». При таких присягах присягоприимец и потерпевший имели перед собой какое-либо оправленное в золото или серебро оружие. Что же касается до присяги скотом, то она состояла в следующем: присягоприимец подходил к какой-либо скотине и, взяв ее за ухо, произносил: «Да постигнет меня присяга вот этим скотом (указывается при этом на весь скот), если только я виновен в этом деле! или: «Да погубит меня создатель этой скотины, если только я виновен!». Присяга хлебом совершалась тоже просто: присягоприимец брал хлеб в руку, или указывал только рукой на хлеб в скирдах, и произносил: «Да обратится на меня присяга хлебом, если в чем я виновен!».

Сюда же надо причислить еще два вида оригинальных присяг, к которым обращались очень часто. В народе существовало поверье, что клятвопреступник именем земли в день смерти не находит места для успокоения в лоне земли, что земля отказывает ему в покое, поэтому он испытывает страшно-мучительную агонию, служащую, по понятию народа, признаком грешной земной жизни умирающего. В виду этого поверья, так как оно достаточно заключало в себе страха для всякого суеверного осетина, обычным правом установлена присяга землей в поземельных спорах. Ее принимал обыкновенно ответчик следующим образом: присягоприимец набравши в полу черкески или бешмета земли, должен был, обходя границы спорного участка и сыпя по ним находившуюся у него в полу землю, произносить: «Да обратится на меня присяга вот этой земли, если только по эти границы не принадлежит мне земля эта!». Обошел, таким образом, участок, он становился уже бесспорным его собственником, ибо присяга принята.

Существовал еще следующий вид присяги. Потерпевший подходил публично к подозревавшему и требовал от "него - протянуть ему, потерпевшему, «руку правдивую такого-то покойника своего», в свое оправдание. Избирался потерпевшим самый почтенный покойник подозреваемого. Если подозреваемый, произнося: «На тебе правдивую руку моего такого-то покойника» (которого он назвал по имени) протягивал ему руку, то, значит, присяга принята. Это была важная присяга: перед нею, так сказать, пасовали даже отъявленные воры.

«В Нарском обществе Л.К. признался перед потерпевшим, когда этот последний потребовал у него «протянуть ему руку славного
своего дяди Д., что он. Ка....в, в воровстве двух лошадей его
виновен».

Второй род присяги - фыдкӕнд или фынгкӕнд, т.е. соизволение посвящать покойникам подозреваемого лица разные гадости, в широком смысле слова. По поверьям и мифологическим представлениям осетин, покойники на том свете живут так же, как и мы живем: они имеют над собою властелина, подобно нам, в лице своего начальника Барастыра и, подобно нам, тоже не могут быть без пищи; на этом последнем основывается делание поминок покойникам у осетин. Память покойников составляла большую святость для всякого осетина. Посвящение же гадостей, как бы вместо поминок, покойникам считалось поруганием над ними, которое всякий осетин обязан был отводить от своих покойников. В виду этого, обычай давал право потерпевшему от кражи эксплуатировать эту святость памяти покойников в пользу открытия похитителей или недоносителей - свидетелей, и сю действительно пользовались потерпевшие от кражи. Они посвящали покойникам воров и свидетелей-недоносителей разные гадости. Это посвящение происходило следующим образом: потерпевший, на публичном месте, при стечении народа, на вколоченной в землю вехе вешал кошек или собак и расстреливал их, произнося следующую фразу: «Эти кошки и собаки да будут посвящены покойникам того, кто украл у меня лошадь, или кто, зная вора, скрывает его!» Или он выходил с большой палкой в руке, становился около навоза, или падали, и громко посвящал: «Да съедят все это покойники того, кто украл у меня лошадь, или кто скрывает вора!». Такие посвящения были страшны для осетин, потому признавался в краже, а свидетели открывали вора и тем предупреждали эти оскорбительные для покойников посвящения. Иносказательно эти посвящения народ называл вытаскиванием покойников, на солнце.

Было еще посвящение другого рода: потерпевший вынимал кинжал подозреваемого из ножен, втыкал его в навоз и, обратившись к подозреваемому, говорил ему: «если ты прав, то пойди и возьми свой кинжал». Если он брал свой кинжал, то считался оправданным; в противном случае отвечал за кражу.

Наконец, существовала еще присяга, которую нельзя отнести ни к одному из этих двух родов присяги; она основывалась на суеверии и состояла в следующем. При пропажах и кражах движимого имущества, по преимуществу же мелких женских вещей, подозреваемому назначалась потерпевшим лицом присяга: «перепрыгивание через зажженную волчью жилу». Бралась высушенная волчья жила, зажигалась и клалась в небольшую яму; потом прикрывалась землей, чтобы могла дымиться. Подозреваемый должен был перепрыгнуть через нее. Если подозреваемый был виновен в похищении вещи и ложно, однако присягнул, т.е. «перепрыгнул через волчью жилу», то он, полагали, должен «сделаться калекой», должен «искривиться». Таковы роды и виды присяги по обычному осетинскому праву.