Проблема национальной специфики оригинального произведения и его перевыражения на другой язык оставалась до последнего времени недостаточно разработанной. "Принципы и нормативы в этой области, - свидетельствовал видный теоретик В.Россельс, - не разработаны, конкретные решения противоречивы, а иной раз и просто неверны".

Действительно, важность самой проблемы, без решения которой невозможно судить об адекватности, полноценности перевода художественных произведений, сделалась одной из важных в теории и практике художественного перевода. Она затрагивалась в монографических исследованиях и статьях отечественных и зарубежных авторов: К.Чуковского, А.Федорова, И.Кашкина, Г.Гачечиладзе, О.Кундзича, В.Россельса, Г.Гачева, Ю.Левина, И.Левого, А.Поповича, Э.Кари, Ж.Мунена и др.

На протяжении последних лет функция художественного перевода активизировалась: он признан важной и составной частью сравнительного литературоведения. "Мы не хотим сказать, - замечает в этой связи словацкий ученый Д.Дюришин, - что перевод эвфемистически обходится в компаративной практике. Напротив, любая сколько-нибудь основательная систематическая работа сравнительного характера включает в себя и рассмотрение перевода, хотя нередко довольно упрощенное и прямолинейное. Подобные упрощения по большей части вызываются как отсутствием единства взглядов на вопросы конкретной методики разбора, так и в не меньшей мере дискуссионностью, разноплановостью включения перевода в систему теорем литературной компаративистики, определение его места в иерархии межлитературных связей".

Теория художественного перевода, как позволяют судить новейшие изыскания, претерпела значительную эволюцию и существенно продвинулась вперед. Большинство теоретиков и практиков художественного перевода обратились к методу, получившему определение реалистического, включающего, разумеется, и все многообразие национальной специфики, которая игнорировалась на протяжении десятилетий. К.Чуковский приводит убедительный пример того, как часто пренебрегалось, а то и сознательно вытравлялось все, что могло свидетельствовать о национальных чертах художественного произведения. Автор приводит фрагмент стихотворения, и тут же предлагает читателю вполне резонный вопрос: к какой из национальных литератур можно его отнести? Оказывается, что ответить на него невозможно, ибо, как замечает сам К.Чуковский, в нем "нет ни единой национальной черты", и они "могут быть отнесены к автору любой национальности". А стихотворение ведь, между тем, имеет заголовок "Грузинская лира" и подзаголовок "Из Г.Умцмпаридзе". Выясняется, переводчиком этого стихотворения является Василий Величко - "реакционер, ура патриот, шовинист", который, "похоже, специально заботился" о том, чтобы в его переводах не было не единой национальной черты. В таком же ключе, как ни прискорбно это теперь признавать, переводились и другие национальные поэты, и тут совершенно отчетливо выражается сама психологическая установка переводчика, и его, если угодно, политическая "физиономия". Основой такой установки, - как справедливо заключает К.Чуковский, - является "презрительное отношение к народу, создавшему этих поэтов".

Отношение к национальной специфике художественного произведения в современной теории перевода изменилось самым коренным образом: метод реалистического перевода признает необходимым воссоздание не только главных черт оригинального произведения, но и, на первый взгляд, казалось бы, незначительных, второстепенных. "Воссоздание общего содержания и облика произведения, игнорирующего характерные частности, - справедливо утверждает А.Федоров, - может привести к утрате его индивидуальной окраски и к тому, что по вызываемому впечатлению оно будет совпадать с каким-либо другим, но все же не тождественным произведением литературы. И только отношение между произведением, взятым в целом, и отдельным моментом в нем или частной его особенности характеризует его индивидуальное своеобразие как с идейно-смысловой, так и с формальной точки зрения".

Непреложным в теории и практике художественного перевода должно, видимо, стать требование: в переводах из осетинской или другой национальной литературы читатель должен увидеть своеобычность черт того поэта, которого переводят, иначе высокое назначение художественного перевода существенно обеднится, утратит свое истинно назначение. "Какова цель перевода? - вопрошал еще В.Белинский и тут же предлагал свой лаконичный, исчерпывающий ответ: - Дать возможно близкое понятие об иностранном произведении так, как оно есть... В переводе из Гете мы хотим видеть Гете, а не его переводчика; если бы сам Пушкин взялся переводить Гете, мы и от него потребовали бы, чтобы он показал нам Гете, а не себя". И это принципиально важное требование Белинского должно стать краеугольным камнем при осмыслении важнейших задач теории и практики художественного перевода, включая, разумеется, и его национальные особенности, колорит, в самом широком значении этого слова. Никакие "вольные переводы", "стилизации" и т.п. не могут заменить нам подлинник, даже в том случае, если сами по себе это благозвучные, хорошие стихи. Ставшая широко расхожей поэтическая формула Е.Евтушенко - "Не страшен вольный перевод, ничто не вольность, если любишь...", - не может вызвать нашего сочувствия там, где мы сталкиваемся со случаями произвола, своеволия переводчика - любовь вовсе, ведь не исключает чуткого и бережного отношения к предмету любви - оригиналу.

Сравнивая перевод и подлинник, следует исходить, отправляться от оригинального произведения, из того, насколько полно воплотились в переводе само содержание и формальные его особенности. А выполнима ли подобная задача? "С первого взгляда, кажется, что перевод действительно невозможен, если воссоздание произведения возможно, лишь путем повторения единства формы и содержания, а основным элементом этой формы является язык, на котором произведение написано. Но из этого кажущегося логического тупика есть выход: перевод есть творчество. Творчество потому, что в нем воссоздаются формы и содержание не в отдельности, а в единстве".

Необходимо помнить, что усвоение, а затем и перевыражение национальных особенностей иноязычной литературы обогащает не только самого переводчика, но и читателя. Говоря о своей работе над переводами Уолта Уитмана, К.Чуковский свидетельствует: "Главное ее достоинство для меня было в том, что она дала мне как бы новое зрение, обогатила меня новым - широким и радостным видением мира" /разрядка моя - Л.С./. Переводчик, а вместе с ним и читатель обретает дополнительный угол зрения: это индивидуальное "видение мира" включает в себя и национальные особенности, своеобразие - ведь немаловажно, ч т о видит писатель и как он видит. Своеобразие это во многом отработано, подготовлено самой национальной традицией, языковой системой. "Языки, - считает американский ученый Сепир Уорф, - делят окружающий мир на элементы, которые являются материалом для построения предложений... и этот лингвистический детерминированный мыслительный мир не только соотносится с нашими культурными идеалами и установками, но и вовлекает даже наши собственные подсознательные действия в сферу своего влияния и придает им некоторые типичные черты".

Переводчику, однако, не всегда удается выбрать единственно верный путь, позволяющий ему войти в мир иноязычной литературы и безошибочно нащупать живую, движущую первооснову оригинального произведения. От подобных неудач не свободны и переводчики маститые, многоопытные. И главное преткновение здесь часто не только незнание языка подлинника, когда переводчик вынужден пользоваться подстрочником, но и самой жизни народа, его психологии, особенностей быта и т.д. А между тем, переводчику необходимо вжиться в образный мир переводимого им автора, постичь своеобразие его национального видения, отличающие подлинного творца. "Нельзя понять поэта, - справедливо замечает Белинский, - не будучи некоторое время под его исключительным влиянием, не полюбив, смотреть его глазами, слышать его слухом, говорить его языком".

Ярким примером того, когда не происходит понимания и постижения образного мира другой национальной культуры, ее традиций, психологии народа, его мифологии, поверий и т.д., может служить русский перевод поэмы К.Хетагурова "На кладбище". Он выполнен "одним из лучших наших поэтов и переводчиков" Николаем Тихоновым. Сами образы этого произведения, их назидательно- философский смысл связаны с фольклором, т.е. имеют глубокие национальные корни. "В этой, написанной с огромной силой и страстью поэме, - пишет о поэме К.Хетагурова М.Шагинян, - говорится о путешествии в "загробный мир", и, подобно картинам Дантовской "Божественной комедии", в ней даются сцены вечного наказания скверных людей, вечной награды доблестным людям... Но вот на стр. 67 нас останавливают такие строфы:

Дальше непристойное - над дорогой хмурою
Лег мужчина с женщиной - под воловьей шкурою
На воловьей шкуре... и т.д.

И вслед за приведенной строфой М.Шагинян задается отнюдь не риторическим вопросом: "... Пусть читатель попробует разобраться в этом хаосе. В чем тут дело? Почему у одной пары шкура воловья, у другой - заячья? Почему заячья больше воловьей и в чем тут соль? В том, что с одной пары воловью шкуру стягивают как лишнюю /кто? почему лишняя?/, а другая пара заячью шкуру сама "почти что сбрасывает" с себя? Попробуйте решить этот ребус, и вы никак его не решите. Потому что в данном переводе его и нельзя решить".

А между тем, смысл назидания, связанный в поэме К.Хетагурова с воловьей и заячьей шкурой, вполне прозрачен: неуживчивым, не любящим друг друга супругам недостает и воловьей шкуры, каждый тянет ее на себя, в то время, как любящим довольно и шкуры зайца. Касаясь этого места из перевода Н.Тихонова, который не сумел уяснить себе подлинный смысл произведения, в силу чего "замутняется кристально чистый образ, взятый Хетагуровым из стариннейшего народного обряда", М.Шагинян, в свою очередь, предлагает подробнейший к нему комментарий. Неудача перевода Тихонова, по ее мнению, прежде всего в отсутствии подробнейшего толкования в подстрочнике. "Предпринимая перевод большого национального поэта на русский язык, - справедливо замечает Шагинян, - вдобавок - такого поэта, как Коста, чьи корни питаются чудесным богатством совершенно еще неведомого у нас древнейшего эпоса, чьи стихи сюжетно повествуют о многих старинных народных обычаях, - мы не должны были оставлять наших переводчиков при голом подстрочнике, а читателя - при голых стихах, снабженных совершенно недостаточной библиографией без каких-либо указаний на все, чем питалось воображение поэта..."

Действительно, переводы по подстрочнику долго еще будут оставаться неизбежным злом, но ведь и сам подстрочник, и комментарии к нему бывают разными. Об этом свидетельствует и опыт Тихонова-переводчика, который признается: "... Если некоторые переводы мне особенно удались, то это лишь потому, что я имел не только подстрочники, но и транскрипцию стиха - текст, изложенный русскими и латинскими буквами, что давало мне возможность усваивать его ритмику и звучание", отсюда и пожелание многоопытного поэта-переводчика: Пусть сами поэты строго блюдут контроль и оказывают дружескую помощь переводчику и не дают поэту индульгенцию: делай как хочешь, лишь бы вышли добрые стихи".

Выше мы уже упоминали о том, что метод реалистического перевода дает наиболее полное представление об оригинальном произведении и, разумеется, его национальных особенностях, своеобразии. Однако принципы реалистического перевода окончательно сформировались не сразу. Показательным в этом отношении является путь, пройденный известным поэтом и переводчиком Б.Л.Пастернаком. Одно время поэт придерживался широко распространенного взгляда, согласно которому "переводы неосуществимы, потому что главная прелесть художественного произведения в его неповторимости. Как же может повторить его перевод?" Затем Пастернак склоняется к мысли, что "подражания" и "заимствования" дают гораздо более верное представление о подлиннике, чем "прямые переложения", но в тридцатые годы он окончательно обращается к методу реалистического перевода. "В своих работах, - свидетельствует Пастернак, - мы пошли по стопам старых переводчиков, но стараемся уйти еще дальше в преследовании живости, естественности и того, что называется реализмом" /разрядка моя - Л.С./.

Глубоко внутреннее созвучие с оригиналом, естественность, непринужденность поэтической интонации - вот те требования, которые, прежде всего Б.Пастернак предъявляет переводу. Ссылаясь на перевод И.Анненского из Гейне, он писал:"... Может быть, Гейне переводили и точнее, но, на мой слух, живет только этот перевод и кажется мне точным, потому что ... как живой организм он бывает разным в разное время, в чем главное их сходство".

Для того, чтобы верно воссоздать творения иноязычных поэтов, нужно было разобрать многообразную технику. Уже начиная со второй половины ХУШ в., русские поэты- переводчики неутомимо экспериментировали - они искали возможности передать средствами своего языка и своего стиха самые различные стиховые формы, ритмические и строфические. Переводческая школы в России достигла огромных успехов. "Ни одна из великих европейских литератур, - по наблюдению Е.Эткинда, - не овладевала чужим богатством с такой настойчивостью, с такой спокойной уверенностью в собственной силе, в неизменности своего назначения, как русская". Традиции русской переводческой школы позже продолжилась и на всем советском пространстве - теоретическая мысль перевода существенно восполнилась, учитывая опыт и достижения национальных республик. Видные зарубежные теоретики - Э.Кари, Ж.Мунен, И.Левый и др., справедливо полагают, что проблему художественного перевода в целом, как и вопрос о передаче национальной специфики, следует учитывать "не в статике", а в "динамике", учитывая при этом развитие и завоевание переводческой науки в Советском Союзе.

В осетинском литературоведении, в свою очередь, появился за последние годы ряд заслуживающих внимания работ, посвященных вопросам художественного перевода и, в частности, проблеме национальной специфики подлинника и его перевыражения на другой язык. Упомянем лишь некоторые из них: Т.Бесаева "Произведения Н.А.Некрасова на осетинском языке", А.Гулуева "Произведения, переведенные с русского на осетинский язык", Н.Джусойты "Пушкин на осетинском языке /заметки переводчика/", П.Урумова "Произведения Маяковского на осетинском языке", И.Дзахова "К вопросу о художественных переводах в осетинской литературе /Нигер - переводчик Пушкина/" и др.

Даже краткий перечень упомянутых статей свидетельствует о том, что посвящены они исключительно осетинским переводам с русского, хотя имеются работы, посвященные анализу русских переводов, но их крайне мало. Эта сторона теории художественного перевода, особенно с точки зрения занимающей нас проблемы воссоздания национальной специфики оригинального произведения, представляет большой интерес. Начиная с тридцатых годов, появилось множество великолепных переводов осетинской лирики, выполненные признанными русскими поэтами и мастерами художественного перевода. Весь этот материал ждет своего научного изучения и освещения.

ЛИТЕРАТУРА
1. Россельс В. Перевод и национальное своеобразие подлинника. - В сб.: Вопросы художественного перевода. М., 1955, с. 167

2. Дюришин Д. Теория сравнительного изучения литературы. М., 1979, с. 126


3. Чуковский К. Высокое искусство. М., 1964, с. 121

4. Федоров А. Основы общей теории перевода. M., 1963, с. 152


5. Белинский В. Полн.собр.соч., т. 1Х, М., 1955, с. 276-277

6. Гачечиладзе Г. Проблема реалистического перевода. Автореферат докторской диссертации. Тб., 1961


7. Сб. Новое в лингвистике. М. - Л., 1960, с. 192

8. Шагинян М. Поэзия и фольклор. - В кн.: М.Шагинян. Собр. сочин. в 9-ти томах, т. 7, с. 349


9. Тихонов Н. Поэзия подлинника. "Литературная газета", 1960, 20 окт.

10. Пастернак Б. Заметки переводчика. "Знамя", 1944, № 1-2, с. 166

11. Пастернак Б. Заметки о переводе. - В сб.: Мастерство перевода. М., 1963, с. 107-108

12. Эткинд Е. Русские поэты-переводчики от Тредиковского до Пушкина. Л., 1973, с. 3


13. См.: Актуальные проблемы теории художественного перевода. Материалы Всесоюзного симпозиума /25 февраля - 2 марта 1966 г./, т. 1-11, М., 1967