До настоящего времени в осетинской топонимии встречается значительное количество необъяснимых географических названий. Столь же велико в ней, пожалуй, количество труднопереводимых или имеющих несколько противоречивых значений топонимов. К их числу, несомненно, следует отнести название селений Нар (Нарӕ), известных в Туалгоме и Дигории. По подсчетам А.Дз.Цагаевой, только на территории Северной Осетии топонимы с элементами нар и близким к нему мар встречаются более 30 раз. Приведем только некоторые из них: Биснар, Дзыхънар, Нарсара, Нарыкъатӕ, Нары ӕфцӕг, Нары хуссар, Нары / Наридон и др. Аналогичные топонимы зафиксированы также в Южной Осетии и горных районах Грузии, населенных осетинами, - Наруан, Наруаны цӕгат, Цъунар и т.д. Элемент нар присутствует в североосетинских топонимах Наргъ, Наргъ и ком, Къухынаргъ, Ададжы наргь и т.п., причем основу этих названий - наргъ - А.Дз. Цагаева считает необъяснимой.

Пореформенная история России и ее окраин богата такими массовыми источниками, как переписи населения, посемейные списки, экономические обследования крестьянских хозяйств. Обычно они используются при изучении проблем экономики, истории, социологии, и гораздо реже - в этнографических исследованиях. Традиционный источник этнографической науки - полевой материал - при всей яркости и эмоциональности, к сожалению, имеет тенденцию к иссяканию и не всегда оказывается достаточно репрезентативным. Основной источниковой базой многих этнографических проблем становятся письменные источники. Новейшие исследования в области источниковедения выделяют как актуальную задачу разработки средств повышения информативности массовых источников, извлечения из них скрытой, структурной информации.

Настоящей публикацией мы намерены привлечь внимание исследователей к вопросу о древности истоков арийской культуры на Центральном Кавказе. Мы рассматриваем иконографии особого рода на парадном оружии. Вопрос специфический. Коротко его можно сформулировать так: каково смысловое содержание осетинской символики, орнамента, других знаков и их систем. К сожалению, у нас мало работ семиотического характера, в то время как они имеют значение для этнической идентификации элементов культуры.
От древности нам не досталось письменных источников. Но если исходить из информативности богатейшего изобразительного наследия, накопленного на сегодня археологией и этнографией, можно многое прояснить, если иметь в виду, что традиционная письменность является далеко не единственным способом передачи информации.

Вопрос о средневековых алано-тюркских (половецких) связях впервые был освещен в трудах Всев. Миллера и Макс. Ковалевского, совершивших в 80-х гг. путешествие по ущельям Балкарии. Собранные ими в большом количестве осетинские топонимические названия, а также ряд фамильных преданий ярко свидетельствуют о значительной роли аланского компонента в формировании балкарского народа. В советское время исследование этой проблемы было продолжено В.И.Абаевым. Совершенные им еще в 20-х гг. специальные экспедиции в Балкарию и Карачай дали ему возможность обследовать почти всю западную часть исторической территории Алании - от Черека до верховьев Кубани и собрать огромный материал, показывающий присутствие большого количества осетинских черт в быту балкарцев и карачаевцев. Автором, в частности, выявлено 200 осетинских слов, воспринятых предками указанных народов в средневековый период, причем среди этих слов есть такие, которые в самом осетинском уже мало или вовсе не употребляются. Для нас исключительно важным является и основной вывод В.И.Абаева, который легко подкрепляется нашими данными по этнографии. «Этот материал, - пишет он, - вновь подтвердил, что осетинские элементы в балкаро-карачаевском ни в коем случае не могут объясниться распространением из нынешней Осетии.

Религиозные верования осетин, складывавшиеся на протяжении длительного времени и отразившие в своей структуре несколько различных пластов, полностью соответствовали уровню их социально-экономического развития. Наиболее значимыми из них следует считать верования, сформировавшиеся на сугубо местной (кавказской) почве; они, бесспорно, отличались близким сходством с идеологией других народов региона. По образному выражению Ф.Энгельса, «раз возникнув, всякая идеология развивается в связи со всей совокупностью существующих представлений, подвергая их дальнейшей переработке» и сохраняя при этом «известный запас представлений, унаследованный от прежних времен, так как во всех вообще областях идеологии традиция является великой консервативной силой».

Осмысление, анализ мировоззренческих установок и в целом духовного наследия древних осетин невозможны, пока мы будем оперировать понятийным аппаратом, применяемым для анализа классовых форм общественной организации. Соображения, основанные на анализе существующей этнографической литературы, сводятся к тому, что в формационном плане горское общество действительно было традиционным и расположенным в силу ряда причин к глубокой консервации как материальной, так и духовной сферы жизни. Причины эти были практически непроходящими. Одна из них, изначальная и объективная, - крайняя скудость экономических потенций среды обитания, ограниченность производительной деятельности (горы - это малоземелье, бездорожье, достаточно суровый климат); столь же объективна и вторая причина: нестабильность политической ситуации в этом крае, расположенном у проходов и перевалов, на перекрестке дорог. Здесь не было ни времени, ни условий для вызревания какой-либо духовности (с эпохи бронзы Кавказ - объект давления внешних сил). Эволюция этого общества изначально определялась соотношением политических сил в системе «горы-степь», характером взаимодействия этих хозяйственных организмов, таких разных по сути своей и возможностям. Приспособленной к среде формой жизни была максимально простая структура - традиционное, саморегулирующееся общество. Как известно, сложность не вариабельна; именно простота структуры, а значит и се жизнеспособность, обеспечивает максимальную вариабельность: чем проще социальный организм, тем легче приспособиться к многообразию жизни.

В седьмой книге «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, написанной в 75-79 гг., содержится любопытное упоминание об аланах, совершавших военные походы в Закавказье. Здесь же указывается на места их расселения: народ аланов обитает возле Меотиды и Танаиса - Азовского моря и Дона.
Перевод «Истории» Иосифа Флавия на древнерусский язык с большими стилистическими вольностями, сокращёниями и дополнениями сравнительно с греческим оригиналом был осуществлен не ранее середины XI в., но не позднее XII в. Причем многие дополнения, видимо, принадлежали древнерусскому переводчику.
Стремясь приблизить к пониманию своих современников античную этнонимику Северного Причерноморья, переводчик название «аланы» дает через термин ясы: «Языкъ же ясескый ведомо есть, яко от печениженьска рода родися, живуще подле Тана и Меотскаго моря». Это место из сочинения Флавия неоднократно привлекалось в кавказоведческой литературе для подтверждения этногенетической преемственности алан и ясов (осетин).

Изучение истории ираноязычных сарматов в настоящее время предстает тесно связанным с проблемами реконструкции генезиса и развития сарматских культур, разработкой их хронологии. В отечественной науке долгое время господствовало мнение о единой савроматской основе сарматов, их генетической преемственности, основывающееся на выделении единой савроматской культуры от Дона до Северного Казахстана и Западной Сибири. Единая культурно-хронологическая периодизация савромато-сарматской культуры, превратившаяся позднее практически в классическую, была разработана Б.Н.Граковым [1947], который впервые ввел для определения этапов термин «культура». VI-IV вв. до н.э. был обозначен как савроматская (блюменфельдская), IV-II вв. до н.э. - савромато-сарматская (прохоровская) культуры. М.Г.Мошкова [1963] на основании свода археологических памятников выделила в прохоровской культуре три этапа: IV в. до н.э. - переходный савромато-сарматский, IV-III вв. до н.э. - окончательное оформление сарматской культуры, III-II вв. до н.э. - расцвет прохоровской культуры. Однако четкие критерии для подобного разделения не были окончательно выработаны.

Со 2 пол. II в. до н.э. начинает нарастать активность ираноязычных кочевников и в степях Северного Кавказа и Северного Причерноморья, в истории которых наступает новый этап. Плиний Старший отмечает переход через Танаис многих племен, в том числе сатархеев, сатархеев-спалеев, тагоров, поселение к востоку от Нового Херсонеса скифов-сатавков и г.Стактары. И.В.Пьянков склонен полагать, что Плиний передавал сведения Апполодора в обработке Артемидора, и ту же информацию, но в обработке Посидония, изложил Страбон, говорящий о Яксарте. Путаницу Дона и Сыр-Дарьи предполагали и другие авторы. Однако сравнение сведений говорит в пользу их разделения. Бесспорно, Плиний достаточно хорошо различал эти реки. Многие перечисленные Плинием племена более не будут известны древним авторам, предполагая их последующее вхождение в образовывавшиеся сарматские объединения. Иначе обстоит дело с указанными племенами.

Прослеживаемые по данным археологии миграции южноприуральских кочевников на запад подтверждаются сведениями письменных источников. Самые ранние данные о сирматах, располагавшихся возле Танаиса, фиксируются в произведениях Псевдо-Скилака и Эвдокса Книдского. Впоследствии сирматов здесь отмечает Элий Геродиан. Современные данные позволяют связывать появление сирматов с распространением с востока на запад дромосных погребений, рядом с которыми отмечаются погребения в подквадратных ямах с диагональным помещением умершего и подбойно-катакомбные захоронения. Именно в данных памятниках наблюдается сочетание савроматских и южноприуральских черт. Плиний включает их в перечисление племен, находившихся за Оксом (Аму-Дарья), что могло бы указывать на изначальную связь данного этнонима с сакской средой, представители которой приняли непосредственное участие в формировании раннесарматской культуры.